Сочинения - Жак Лакан
Но мы здесь не для того, чтобы мечтать между тошнотой и головокружением. Факт остается фактом, который с вами разговаривает, хоть я и простой стол, являюсь идеальным пациентом, поскольку со мной не нужно так много хлопот, результаты достигаются сразу, я излечиваюсь заранее. Поскольку это просто вопрос замены вашего разговора моим, я - идеальное "я", поскольку у меня никогда не было другого, и я предоставляю вам сообщить мне о тех вещах, к которым мои регулирующие устройства не позволяют вам приспособить меня напрямую, а именно обо всех тех вещах, которые не являются вашими диоптриями, вашим размером и размером ваших бумаг".
Как мне кажется, это неплохая речь для письменного стола. Я, конечно, шучу. В том, что оно говорило под моим началом, оно не имело права голоса. По той простой причине, что оно само было словом, а я - грамматическим субъектом. Что ж, одно звание достигнуто, его может подхватить случайный солдат в канаве совершенно эристических притязаний, но оно также дает нам иллюстрацию фрейдистского девиза, который, выраженный как "Là où était ça, le je doit être" ("Как война, так и я"), подтверждает в нашу пользу слабый характер перевода, который субстантивирует Ich, придавая "t" к "doit" в soll [т. е. делает его третьим лицом единственного числа].т. е. делает его третьим лицом единственного числа - Тр.] и устанавливает цену Es на уровне цедилки "c". Тем не менее, стол - это не "я", каким бы красноречивым он ни был, а средство, которое я использовал в своем рассуждении.
Но, в конце концов, если принять во внимание его достоинства, то в анализе эго тоже является средством, и поэтому их можно сравнивать.
Как уместно заметил Стол, преимущество эго в том, что оно не является средством сопротивления, и именно поэтому я выбрал его, чтобы поддержать мои рассуждения и тем самым максимально уменьшить сопротивление, которое вызвало бы у вас слишком сильное вмешательство моего эго, говоря словами Фрейда: я и так должен быть доволен, если то, что должно остаться для вас, несмотря на это выхолащивание, позволяет вам находить то, что я говорю, "интересным". И не случайно это выражение обозначает в своем эвфемизме то, что интересует нас лишь умеренно и что удается зациклить в своей антитезе, по которой рассуждения о всеобщем интересе называются "незаинтересованными".
But let's look and see (voyons voir) whether what I am saying happens to interest you, as one says, thus piling pleonasm on to antonomasis: лично я скоро разорву стол на куски, чтобы использовать его в качестве боеприпасов.
Ну и ну! То же самое относится и к эго, если не считать того, что его использования кажутся обратными по отношению к его состояниям. Средство для передачи речи, обращенной к вам из бессознательного субъекта, оружие для сопротивления ее распознаванию, оно фрагментарно в том, что несет речь, и целостно в том, что помогает ее не слышать.
В сущности, именно в распаде воображаемого единства, составляемого эго, субъект находит материал для обозначения своих симптомов. И именно из того интереса, который вызывает в нем эго, исходят означающие, которые отвращают его дискурс от этих симптомов.
Воображаемая страсть
Этот интерес к эго - страсть, природу которой уже уловили традиционные моралисты, назвав ее amour-propre, но динамику которой в ее отношении к образу собственного тела удалось проанализировать только психоаналитическому исследованию. Эта страсть привносит в каждое отношение с этим образом, постоянно представляемым моим ближним, знаковость, которая меня настолько интересует, то есть ставит меня в такую зависимость от этого образа, что связывает все объекты моих желаний скорее с желанием другого, чем с желанием, которое они вызывают во мне.
Речь идет о тех объектах, появления которых мы ожидаем в пространстве, структурированном зрением, то есть об объектах, характерных для человеческого мира. Что касается знания, от которого зависит желание этих объектов, то люди далеки от того, чтобы подтвердить выражение, желающее, чтобы они видели дальше кончиков своих носов, ибо, напротив, их несчастье желает, чтобы мир начинался с кончиков их носов, и чтобы они могли постичь свое желание только с помощью той же уловки, которая позволяет им видеть свои собственные носы, то есть в зеркале. Но едва этот нос был замечен, как они в него влюбились, и это первый признак, которым нарциссизм обволакивает формы желания. Он не единственный, и прогрессирующий рост агрессивности на небосклоне аналитических озабоченностей оставался бы неясным, если бы он держался только на нем одном.
Этот момент, как мне кажется, я сам помог прояснить, представив динамику так называемой стадии зеркала как следствие типичного для человека преждевременного созревания при рождении, результатом которого является указанная на сайте ликующая идентификация еще младенца с тотальной формой, в которую интегрировано это отражение носа, а именно с образом его тела: операция, которая, совершаемая с первого взгляда (à vue de nez), во многом аналогична тому "ага!', открывающая нам интеллект шимпанзе (мы не перестаем удивляться, когда сталкиваемся с чудом интеллекта на лицах наших сверстников), не перестает приводить к плачевным последствиям.
Как справедливо заметил один остроумный поэт, зеркалу не мешало бы отразить еще немного, прежде чем возвращать нам наше изображение. Ведь в этот момент объект еще ничего не видит. Но как только тот же самый снимок будет воспроизведен перед носом кого-нибудь из сослуживцев, например, перед нотариусом, Бог знает, куда поведет субъекта нос, учитывая места, куда эти министерские чиновники имеют привычку совать свои носы. Так что все остальное - руки, ноги, сердце, рот, даже глаза, так неохотно идущие следом, - находится под угрозой смещения (une rupture d'attelage), объявление которого в тревоге может повлечь за собой только суровые меры. Падайте! То есть обращение к силе образа, которым так восхищался медовый месяц зеркала, к тому священному союзу правого и левого, который в нем утверждается, как ни странно, если субъект окажется чуть более наблюдательным.
Но какая модель этого союза может быть прекраснее, чем сам образ другого, то есть ноумен в его функции? Таким образом, функции овладения, которые мы некорректно называем синтезирующими функциями эго, устанавливают на основе либидинального отчуждения вытекающее из него развитие, а именно то, что я однажды назвал параноидальным принципом человеческого знания, согласно которому его объекты подчиняются закону воображаемой редупликации, вызывая гомологию бесконечной серии нотариусов, ничем
