Инесса Ципоркина - Психологическая зависимость: как не разориться, покупая счастье
Ну, а раз «девочка созрела», то на ловца и зверь бежит. Как-то Люсина мать, которая, к слову, тоже могла бы быть получше, чем есть, попросила сводить приехавшую в гости двоюродную тетку в церковь на службу. Люся согласилась, так как развлечься в тот момент ей было нечем. Стоя на литургии, Люся сначала скучала, а потом согрелась и вовлеклась в происходящее. Слушая размеренное пение священника и надтреснутые голоса хористов, скользя глазами по фрескам на стенах, она вдруг поняла, чего ей в жизни не хватало. Над ней парил распятый Христос, совершенный сын совершенного родителя, так пострадавший в мирской жизни за людское убожество. Да и папашу его еще раньше довела до тяжелейшего отвращения всего одна парочка молодых засранцев — Адам и Ева. Выходит, Бог всемогущий — и тот не справился. Значит, все-таки существует в этом мире что-то близкое ей по духу и достойное ее любви. И она, Люся, как высшее существо, страдает за несовершенство жизни. От этих мыслей Люся расплакалась, молиться она не могла (молитв не помнила), но сбивчиво и суетливо начала о чем-то договариваться с Богом, часто и торопливо крестясь. Из церкви Люся вышла на ватных ногах убежденной христианкой и побрела, не разбирая дороги. Но минуты через три ей пришлось вернуться: Люся вспомнила, что забыла там тетку.
С этого дня Люся начала меняться. Выраженье недовольства на ее лице сменила мина просветленного укора. Теперь Люся соглашалась терпеть то, что посылает Бог, и всячески это подчеркивала. Она стала замечать у окружающих вспышку интереса в глазах и удивленное внимание, когда произносила фразы вроде: «Я не могу судить об этом, я человек очень религиозный» — и замолкала с таинственной улыбкой. Сослуживец Петр Васильевич даже глубокомысленно заметил: «А Люська вроде не такая дура, как казалась на первый взгляд». Отношение к дочери у Люси тоже улучшилось: в конце концов у других людей тоже есть дети, ничем не лучше. Теперь она говорила девочке: «Бог даст, ты окончишь школу и поступишь в институт. Я буду молиться за тебя». Люся полюбила соблюдать обряды, они как-то разнообразили жизнь и разряжали обстановку. Она предложила мужу обвенчаться, чтобы изгнать грех из их отношений. Муж был настолько ошарашен, что согласился. Он в простоте душевной думал, что в их совместной жизни есть привычка как эрзац здоровья, скука — от времени и лени, но о таких безднах, как грех, он даже и не помышлял. Надо же, оказывается, жил бурной жизнью, из которой еще что-то можно изгнать. И они обвенчались. Даже любовник, таксист Юра — и тот стал проявлять к Люсе больше уважения как к женщине верующей. Теперь они не встречались по постным дням, и в Люсином присутствии Юра больше не сквернословил, а только мычал, как от зубной боли — там, где по обыкновению привык разражаться матом.
Так Люся как могла гармонизировала свою жизнь. Еще она часто посещает церковь. Люся ходит туда на свидания с Богом, с тем единственным совершенством в этом мире, которое достойно ее любви. А, уходя со всенощной, ощущает себя таинственной незнакомкой, почти инопланетянкой, и с улыбкой слушает, как стучат ее каблучки по московским переулкам.
Изменений Люсин характер не претерпел, христианка из нее вышла так себе, но зато она сменила «выраженье на лице». Не став при этом ни на йоту человечнее. Религия просто-напросто структурирует Люсино время. А раньше это делало недовольство, бывшее, кстати, банальным проявлением нарциссического расстройства личности. Если бы Люсю вовремя (то есть, вероятно, еще в детстве) повели к психологу, ее мировоззрение стало более позитивным. Люсин Ребенок перестал бы предъявлять завышенные требования к Люсиной личности, а та не прикрывалась бы от нападок Ребенка стереотипными приемами Родителя, который, как обычно, переадресовал упомянутые завышенные требования и принялся донимать своей «деструктивной критикой» весь окружающий Люсю мир.
Религиозное мировоззрение ничуть эту схему не изменило — разве что укрепило и ужесточило. И хотя на первый взгляд Люсины взаимоотношения с миром приобрели более комфортную форму, а оценка действительности — большую свежесть, все эти улучшения — кажущиеся. Люся может играть во всепрощение и очищение много лет. Но ее индивидуальность, деформированная серьезной патологией, так и останется закрытой и высокомерной, ее точка зрения — стандартной и зависимой, ее поведение — ханжеским и раздражающим. Да, повод для прессинга, который Люся оказывает на близких, сменился на более благовидный: так, раньше она была всего-навсего зануда, а сейчас — сама любовь. Тем не менее укоризненное отношение к действительности отнюдь не сменилось ни благодарным, ни внимательным, ни снисходительным. Просто Люся стала изливать свои чувства в той форме, которую допускает ее «игра» — игра в глубоко верующего человека.
Все действия, совершенные индивидом исключительно ради получения очередной порции эмоций, то есть без интереса к поставленной задаче (помните о признаке самоактуализированной личности — о центрированности (сосредоточенности) на задаче, которая отличается от центрированности на себе?) и без желания получить результат — все это можно назвать игрой. Четкое исполнение религиозных обрядов вкупе с привычкой объяснять свои действия «божьей волей» — маска, которая позволяет не нести ответственность за совершенный поступок или выбор. А то и не делать выбора вовсе. Можно, в конце концов, пойти и спросить у батюшки: вот я с дочерью намедни поругалась — и кто из нас прав?
Да, вот тоже проблема! Проблема Люсиной дочери. Девочка может вырасти неуверенной в себе, инфантильной, закомплексованной и склонной к аддикции. Эти «дурные наклонности», в частности, беспомощность и неприятие действительности, достанутся ей от мамы по наследству. Как и формирование в ее сознании «экзаменатора». Ведь Люся (и большинство ей подобных), несмотря на декларацию кротости и смирения, генерирует в своем окружении тревогу и растерянность. Причем мучительные, трудноискоренимые формы тревоги — такие, при которых очень сложно осознать, в чем причина дискомфортного состояния.
Хотя следует признать, что у некоторых разновидностей тревоги нет отчетливых объективных причин. З. Фрейд различал три типа тревоги или душевной боли, от которой страдают люди: 1) реалистическую тревогу, возникающую в силу действительных опасностей или угроз, исходящих из внешнего мира; 2) невротическую тревогу, вызванную импульсами бессознательного, которые угрожают прорваться сквозь контроль сознания и проявиться в поведении, приводящем к наказанию и осуждению; 3) моральную тревогу, возникающую из-за реального или предполагаемого действия, которое находится в конфликте со «сверх-Я» индивида и возбуждает чувство вины. Чтобы уменьшить любое из описываемых болезненных переживаний, личность предпринимает корректирующие меры. В том числе и к формированию альтернативной реальности, вызываемой «на помощь» сознанию при посредстве аддиктивного агента.
На самом деле выяснить, что первично — тревожное, депрессивное состояние или тяга к применению «релаксанта» — без вмешательства специалиста невозможно. А тем более в случаях порочного круга, который, как правило, складывается в процессе развития психологической зависимости. Ведь растущее чувство тревоги — один из симптомов синдрома отмены (он же ломка, он же абстиненция). К тому же так называемая «беспричинная» тревога воздействует на сознание гораздо сильнее, нежели рациональная объяснимая форма тревожного состояния.
Когда уровень смутного беспокойства превышает определенный рубеж (для каждого из нас этот показатель индивидуален и зависит от нашего уровня сопротивляемости), на помощь личности приходят всевозможные игры. Мы с детства привыкаем выпускать пар с помощью игр. Но они не только помогают получить психологическую разрядку.
Игры — азартные, компьютерные, психологические, любые — одно из самых распространенных средств «преобразования» невротический или моральной тревоги в реалистическую.
Этим она так же «держит» игрока, как и прочие свойства игры — например, азарт или эйфория. Притом, что для устранения или, по крайней мере, уменьшения тревоги есть менее опасные средства. Например, помощь психоаналитика.
И невротическая, и моральная тревога (не говоря уже о реалистической тревоге) не беспредметна. Она обусловлена конкретными обстоятельствами, предпосылками, потребностями… Но к помощи психоаналитика прибегают немногие. Кто-то пребывает в убеждении, что «это только для психов, а я не псих». Кто-то экономит на своем душевном здоровье, считая эту услугу обременительной для бюджета. Кто-то беспечно надеется на то, что «все само рассосется». Но, несмотря на разницу отговорок, главная причина одна: нежелание сознавать, что для некоторых особо чувствительных или существенно деформированный натур психоаналитик так же необходим и нормален, как зубная щетка или крем для рук.
