Мессии, лжемессии и толпа - Юрий Миранович Антонян
Я полагаю, что обе эти общины могут читаться предтечами христианства только в смысле того, что они исповедовали мессианские идеи, вели в сущности коммунистический образ жизни в самом примитивном варианте и ждали конца света и наступления царства всеобщего благоденствия.
Однако таким сектам, а это были именно секты, еще очень далеко до христианства, точнее, последователей Иисуса, которые совсем не стремились к замкнутости, а, напротив, старались как можно больше увеличить число своих сторонников и единомышленников. Надо полагать, что даже ранние христианские общины носили открытый характер, хотя и старались не провоцировать власти по отношению к себе. Христианство стремилось к тому, чтобы сделать достоянием всего человечества все то, что было их достоянием.
Штайнер поясняет, каким образом дух христианства вырос из мудрости мистерий: в мистериях человек искусственным образом подготовляется к тому, чтобы на известной ступени развития в его душе пробудился высший духовный мир. Внутри же общины ессеев и терапевтов душа работала над своим созреванием, для пробуждения в себе «высшего человека». Следующий шаг заключался в предчувствии того, что индивидуальность в повторной смене земных жизней может подниматься на все более высокие ступени совершенства. Обладавший таким предчувствием мог воспринимать в Иисусе высокодуховную индивидуальность[12]. Возможно, мистерии сыграли важную роль в зарождении христианства, но можно полагать, что весомым его источником все-таки следует считать мессианские ожидания иудеев, существенно переработанные уже позднее христианами. В таинственном мраке мистерий лишь чистый дух вряд ли мог соблазнить толпу, без которой распространение, успех этого учения был бы невозможен.
Христианство развивалось в Римской империи в условиях глубоких противоречий, и не следует думать, что толпа всегда поддерживала новое учение и его адептов. В первые века становления этой религии ненависть к христианам, отмечал Ю. Николаев, несомненно, существовала среди широких масс и доходила до такого неистовства, что представителям власти нередко приходилось вступаться за обвиняемых и защищать их от разъяренной толпы. В этих случаях сказывалось невежество грубой толпы, ее бессознательная вражда к мистическому идеализму и ко всему возвышающемуся над ее собственным миром. К сожалению, самые нелепые обвинения воспринимаются легковерной народной массой быстрее всего, и вокруг имени христиан обвилась легенда об ужасных преступлениях, будто бы неразрывно связанных с христианской этикой. Важнейшим поводом к таким обвинениям были некоторые подробности христианского быта, известные также лишь понаслышке и недоступные ее пониманию.
Народ твердо верил, что христиане в общей массе являются ужасными злодеями, и поэтому охотно склонялся к объяснению всяких стихийных бедствий — пожара, голода, землетрясения и пр. — гневом богов, возмущенных успехами христианской проповеди. Брожение ненависти к христианам поэтому никогда не могло улечься и постоянно выражалось в кровавых вспышках по самому незначительному поводу. Это настроение народных масс оставалось неизменным в течение более чем двух веков[13]. Конечно, то была другая толпа, не та, что благоговейно внимала своему учителю и твердо надеялась обрести царство небесное. Причем после гибели Иисуса проповедников стало больше, и они завоевывали все больше сторонников. Но это на первых порах не ослабляло ненависти к христианам других людей, людей толпы, тоже, естественно, невежественной и легковерной, сразу не способной усвоить ранее недоступные им идеи. И непонимающая толпа отвечала, как всегда, ненавистью, нелепыми слухами и злобной клеветой. Сущность христианского учения она не понимала, следовательно, по ее мнению, это учение было бессмысленно и под его символами скрывалось нечто скверное. Помимо гнусных обвинений в разврате и всяких злодействах, толпа бросала христианству упреки в нелепости. Ходили слухи, что христиане поклоняются какому-то богу с ослиной головой или просто боготворят осла.
Мессиями были люди, и конечно мифологизированные, никто из них не был небесным существом. Из этого можно сделать очень важные выводы: во-первых, значимость богов-творцов, в первую очередь в христианстве, ослабела, на смену им практически пришли мессии. Поэтому для церкви стали неактуальными диспуты о том, кто является творцом земли, космоса и человека (но не только по этой причине); во-вторых, это означает десакрализацию цивилизации, причем прежде всего западной. Других религий этот процесс коснулся значительно меньше, но, возможно он будет иметь место и там. Мессия-человек лучше, чем бог-творец, понимает людей, их нужды, заботы, стремления хотя бы потому, что он тоже человек. Не случайно Христос страшится казни и погибает на кресте в муках и страданиях — совсем как простой смертный. Процесс замены бога-творца на бога-мессию можно назвать гуманизацией.
Идея божественного мессии не появилась, скорее всего, лишь со времени оформления религии и написания священных текстов. Она существовала, по-видимому, всегда — вначале в виде очень смутных и не до конца ясных надежд на какую-то сверхъестественную силу, которая придет в этот мир и изменит его «неправильные» порядки, накажет зло и восстановит справедливость, которая, возможно, была в сверхдавние Времена Сновидений. Не исключено, что в некоторых культурах на эту силу возлагались надежды, тоже весьма смутные, на продолжение жизни после смерти. Иногда спасающая сила частично или даже полностью сливалась с божеством-творцом, в других случаях выступала в качестве отдельного, но еще не до конца оформившегося персонажа, первопредка, героя и т. д. Но герой — еще не мессия или только частично мессия, так сказать, начинающий мессия — он лишь восстанавливает справедливость и совершает подвиги, которые затем становятся образцами мужества и храбрости, наподобие некоторых сегодняшних киногероев. Но у него нет духовного учения, способного не только объяснить этот мир, но и коренным образом преобразовать его.
Человечество давно и упорно, не ослабляя усилий, разными способами и в разных сферах жизни ищет того, кто указал бы ему путь, облегчил страдания и дал бы счастье, по возможности полное и навсегда. Это должен быть идеальный, фантастический персонаж со сверхъестественными способностями, причем его идеальность понимается и создается в разных культурах соответственно им. В христианстве, например, он не только определяет нравственные ценности, духовность и общее направление духовного развития, но еще и обещает продолжение жизни в невозвратной стороне. В этом и заключается его идеальность — вот в этой необычной сочетаемости различных элементов, каждый из которых дополняет другой и каждый очень важен.
Другим религиям тоже знакома фигура спасителя, например индийским. В джайнизме это был Махавара. Сын главы знатного рода, он зачат в лоне супруги одного брахмана, но боги переносят эмбрион в лоно другой принцессы. Пророческие сны рассказывают обеим материям о грядущем рождении спасителя, а ночь его рождения освещается ярким заревом. Махавира прославился жестким аскетизмом и того же требовал от своих адептов. Отрицал существование бога, но не божеств
