Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд
Вместе с тем Фрейд выделяет три оставшиеся нерешенными проблемы: как возникла вера в животное в качестве прародителя и попечителя и каковы мотивы экзогамии, а также какова ее связь с тотемизмом? Его ответы составили самую важную, но и наиболее спорную часть исследования. В последнем случае он не ограничивается только собственными соображениями, но и опирается на дополнительный биологический и этнологический материал.
Отвечая на первый вопрос, Фрейд в очередной раз обращается к помощи аналогии. Он отмечает, что в отношении к животным древние люди и современные дети очень похожи: и те и другие чувствуют родство с ними. А дальше Фрейд переходит в область психопатологии и вспоминает о своих пациентах – детях, страдающих от разного рода фобий, – необоснованной боязни безобидных животных. Он констатирует, что психоанализ установил следующее: вызывающее страх животное заменяет отца, от которого ребенок по каким-то причинам ожидает наказания. А поскольку, по напоминанию Фрейда, древние люди прямо называли тотемное животное своим прародителем, значит и оно является заменой отца. Стало быть, обнаруживается неожиданное сходство между Эдиповым комплексом, вызывающим фобию ребенка, и двумя запретами тотемизма, через которые как бы проступает преступление Эдипа, убившего отца и женившегося на его вдове, то есть своей матери. И если это сходство не случайно, то, видимо, в нем, по мнению Фрейда, и сокрыт смысл тотемистических запретов.
Для доказательства этого создатель психоанализа переходит к толкованию обнаруженного британским востоковедом У. Робертсоном-Смитом в религии древних семитов обряда жертвоприношения, превратившегося со временем в торжественную тотемистическую трапезу. Фрейд считает, что главной ее целью было не жертвоприношение тотему, а сплочение членов тотемистического клана. Праздненство начиналось с коллективного убийства обычно защищенного запретом тотемного животного и последующего поедания его членами клана, что, согласно очень древним представлениям о совместной трапезе, сближало ее участников. Кроме того, они тем самым обновляли и свое богоподобие, ведь фактически тотем представлял собой первый вид божества. По окончании пиршества животное оплакивали, а затем скорбь сменяло безудержное веселье, когда дозволялось многое из обычно запретного.
Что же заставляло первобытных людей соединять в одном обряде печальные воспоминания и бурную радость? Тут Фрейд обращается за поддержкой к гипотезе Дарвина, согласно которой изначально люди, подобно гориллам, жили небольшими ордами во главе с самым сильным самцом, правившим безраздельно и жестоко. Этот праотец был крайне ревнив и один владел всеми самками орды, включая своих же дочерей. Если кто-то из сыновей посягал на женщин орды, то праотец убивал его или изгонял. Изгнанники мыкали свое горе как придется, но иногда они объединялись, образуя «союз братьев», и совместно убивали отца-тирана. Эти сыновья ненавидели отца и торжествовали в связи с победой над ним, но они же с детства любили его и восхищались им, а потому после убиения скорбели и тосковали по нему. У дарвиновской гипотезы нет прямых подтверждений, она – плод аналогии. К ее аргументации ничего не добавляет и Фрейд, его рассуждения убедительны только для тех, кто вслед за ним не сомневается, что «в каждом из нас находится маленький Эдип». То же можно сказать и о его выводе: тотемистическая трапеза есть просто повторение того достопамятного события – отцеубийства, от которого берут начало первые социальные установления, нравственные ограничения, появление религии. По этому поводу невозможно не поиронизировать: активный атеист, подобно апостолам, отсчитывает начало самостоятельного существования человека от психоаналитического варианта первородного греха, то есть от убийства праотца. Фрейд прекрасно понимает, что, объявляя источником культуры грязное преступление, он рискует шокировать многих читателей, и поэтому несколько смягчает свою позицию, а именно допускает, что, возможно, самого действия не было, а место имело только намерение, или признает ее истоком последовавшего за преступлением раскаяния и чувства вины.
Убив отца, братья долго боролись за освободившееся место лидера, но никому из них добиться успеха в этой борьбе не удалось, и примитивная орда рухнула, а взамен возникла новая социальная организация, построенная по образцу братского клана, состоящего из патриархальных семей, возглавляемых менее властными, нежели праотец, главами. Патриархальность сохранилась также в крупных сообществах в виде царской власти.
В возникших теперь более крупных сообществах раскаявшиеся братья как бы в память об отце добровольно установили два запрета тотемизма: неприкасаемость заместителя отца – тотема – и экзогамию, то есть отказ от некогда принадлежащих отцу женщин.
Но пожалуй, наибольшие перемены наметились в религиозной области. Тотемизм, ставший первой формой религии в период приручения некоторых видов диких зверей и превращения их в домашний скот, испытывает тяжелый кризис, а бывшие тотемные животные постепенно превращаются в местных человекоподобных богов. Фрейд не берется указать, где в ходе такого развития отводится место материнским божествам. Он только отмечает, что в связи с кризисом тотемизма замененный тотемом отец вновь обретает человеческий облик, а сам он возносится до небес и превращается в бога. Фрейд убежден, что в идее бога очень велика роль возвеличенного отца, что бог – это убитый в глубокой древности отец-деспот и что он стал сильнее, чем был при жизни. Его наделили сверхмогуществом, а также интеллектуальным и нравственным совершенством.
Религия без будущего. С десяток лет Фрейд не писал трудов по психологии культуры, но явно размышлял на эту тему, ведь в 1927–1929 гг. разразился сразу двумя книгами – «Будущее одной иллюзии» и «Неприятие культуры», на подготовку каждой из которых потратил всего около полугода. Обратимся сперва к первой, поскольку она и по времени выхода, и по содержанию занимает промежуточное положение: с одной стороны, она продолжает идеи «Тотема и табу», только говорится в ней не об истоках религии, а о ее настоящем и будущем, а с другой – предваряет главный культурологический труд Фрейда, в котором анализируются суть культуры и место религии в ней.
В этой книге автор определяет культуру как все то, с помощью чего человеческая жизнь возвышается над животным существованием. В ней он выделяет две стороны: одна, обращенная вовне, обеспечивает защиту людей от стихий природы и овладение ее ресурсами, другая же направлена на общество, на регулирование отношений между людьми. И хотя они тесно взаимосвязаны, развиваются эти стороны с разным успехом: первая уверенно, порой даже ускоренно, продвигается вперед, тогда как в решении социальных проблем культура не особенно преуспела. Здесь развитие осложняется не только трудностями справедливого распределения общественного продукта, но и тем, что культуре приходится серьезно ограничивать деструктивные и сексуальные влечения, что большинство людей руководствуются страстями, не поддаются разумным доводам, эгоистичны, не любят трудиться – все это вынуждает культуру довольно широко использовать принуждение, а это вызывает ответную враждебность значительной части общества. И значит, культура нуждается в защите от угроз со стороны
