Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы - Олег Всеволодович Лишин
А что же происходит "в бою"? А "в бою", уйдя из школьного более или менее розового с голубым детства, вчерашние мальчишки попадают в звериный мир "дедовщины" и мафии, в мир, требующий умения выбирать свой путь и бороться за поставленные цели. Они выходят в мир, где существуют "команды", делящие между собою сферы влияния и источники доходов: кафе, бары, парки, кинотеатры, торговые центры — места, где собирается молодежь. Они выходят в мир, где нередко правит "зона", где прав только сильный и не стесняющийся в средствах или тот, у кого больше прав. И это вовсе не "отдельные нетипичные случаи". Еще совсем недавно страшным погромным огнем пылали Фергана, Андижан, Коканд. Стоит перелистать подшивки газет: "В 1987 г. в Узбекистане не смогли поступить на работу и продолжить учебу более восьми тысяч юношей и девушек. Все чаще случаи, когда девушка, приехавшая из села поступать в городское училище, в итоге поступает в подпольный бордель, а парень, оказавшийся в такой же безвыходной ситуации (не возвращаться же в село, где заведомо нет работы!), запускает пальцы в чужой карман... Каждый день кто-то делает шаг к преступлению: становится игроком, подручным у дельца, кем угодно — но профессионалом. Осмотрится — примкнет к группе. Повезет — поднимется выше..." (ЛГ. 1989. 17 авг.).
Но помимо Узбекистана есть еще и Казань, и Набережные Челны, и Дзержинск, и Ульяновск, и Воркута, и Йошкар-Ола, и Джезказган, и Комсомольск-на-Амуре, и Ленинск-Кузнецкий... Вот что такое "бой". В сущности, наше общество оставляет подростка и юношу не подготовленными к разрешению важнейших жизненных проблем нашего времени. Назовем только одну из них: человек—общество.
Мы до сих пор не разобрались, а в последнее время и окончательно запутались в понятии "коллективизм". В массовом сознании прочно запечатлелось, что основная черта коллективизма – это подавление интересов личности. Такое убеждение дает моральное право, например, критику Ю. Богомолову рассматривать перестройку прежде всего как попытку "освободиться от коллективного диктата... не от коллективизма вообще, а от тиранической власти коллективизма, не от власти "мы" над "я" в какой бы то ни было форме, а от диктатуры "мы" над "я" в каком бы то ни было облике" (ЛГ. 1989. 14 июня). Выяснилось к тому же, что мы не умеем быть индивидуалистами: "...индивидуализм, который всегда был проклятием, скверной и проказой по меркам еще недавнего нашего общежития, сегодня оказался непосильным крестом".
Яснее о понимании проблемы "человек—общество" современным советским интеллигентом не скажешь. И понятно почему. Когда в общественном сознании утвердилось представление о том, что сталинская идеологическая обработка умов была построена на лжи и провокации, оно, это сознание, поспешно отбросило все, что могло быть так или иначе связано с этим временем и этим именем. Коллективизм — прежде всего, ибо он провозглашался едва ли не стержнем всей нашей общественной жизни (хотя на деле, особенно в воспитании, он так и остался вывеской, прикрывающей реальную жизнь и политику, которая проводилась в стране). К тому же само слово "коллективизм" слишком живо ассоциируется с насильственной "коллективизацией" и "принципом коллективности" в "период борьбы пашей партии и народа за победу и упрочение социализма" в 30-е гг. Освобождаясь от гнета идеологического абсолютизма, общественное сознание оказалось в высшей степени благосклонно к тезису о "духовной автономии", "духовной деколлективизации" и обнаружило готовность списать на "коллективное подсознание" не только националистические выходки, но даже и корпоративизм и бандократию. "Коллективное подсознание" в глазах многих людей оказывается равнозначным массовому сознанию и противостоит духовной автономии личности. Все это логично, если верна исходная позиция. Однако она-то и сомнительна.
В советской социальной психологии утвердилось понимание коллектива как группы, сплоченной прежде всего общественно ценным и личностно значимым содержанием совместной деятельности. Опыт русских дореволюционных и советских педагогов позволяет развернуть это сухое определение в реальный жизненный образ. И тогда окажется, что коллектив, во-первых, добр к каждому из своих членов и, во-вторых, доброжелателен к людям за его пределами. Отношения в нем построены прежде всего на принципах диалога, а совсем не на команде. Любимое изречение школьных учителей (и не только их) "коллектив всегда прав" никакого отношения к коллективу и к отношениям в нем не имеет: всякий человек в коллективе обладает реальным правом на развитие своей личности и на полное раскрытие своей индивидуальности, потому что как раз здесь и возникают все возможности и условия для этого. Другими словами, коллектив человечен, ибо человечны его цели и честны средства их достижения. Там, где эти условия нарушены, коллектива нет и быть не может. Поэтому, например, выражение "коллектив сотрудников Карлага" полностью лишено смысла, равно как и выражение "коллектив сотрудников Освенцима". Палачи и их сподручные не могут стремиться к созданию атмосферы человечности и к достижению человечных целей.
Однако на протяжении долгих 30-х, 40-х, 50-х и более поздних трудных годов термин "коллектив" применялся к делу и не к делу. Чаще не к делу. Так как в нашей социальной реальности вполне сформированный коллектив — явление достаточно редкое. Можно даже сказать, что миллионы людей рождаются, живут и умирают, не увидев в глаза ничего подобного. И все же коллективы есть. Авторам ближе область, связанная с педагогикой, и они берут на себя смелость заявить, что с конца 50-х гг. в стране начали появляться "коммунарские коллективы", преимущественно среди подростков и молодежи, которые создавались и жили чаще всего по принципам, предложенным ленинградским педагогом Игорем Петровичем Ивановым. Не случайно их бурное распространение совпало с политической "оттепелью": психологически коллективность, коллективизм меньше всего способны произрастать в атмосфере чьей бы то ни было диктатуры; это две вещи несовместимые. Возникли такого рода социальные явления и во взрослой среде 60-х: вспомните замечательный опыт Калужского турбинного завода, описанный А.И.
