Живу как хочу - Ирина Гиберманн
Давайте поговорим о чувствах зависти и жадности. За ними стоят — если спуститься на несколько этажей ниже, в самый подвал психики, — лишь дикие страхи бедности.
Чем компенсируются эти чувства?
Ответ простой: местью и присваиванием себе чужого — мыслей, имущества, друзей, корпораций. Таких примеров в истории — и мировой, и российской — масса. Нарциссическая агрессивность — свидетельство того, что носитель ее — человек пустой и бесплодный. Он не может создать, выносить и родить ничего своего.
Нарциссическая агрессивность — следствие отсутствия личной цельной идентичности, когда человек не знает, что его, а где чужое. Просто потому, что с детства не научился разделять, где «я», где «ты», где «мы». Потому что знает только использование и функционирование. Потому что испытывает вселенскую обиду на мир: его не видят, он никто и он ничто. «Я ничтожество и был никем, никем и остался». Эта мысль не дает покоя и становится топливом для мести и разрушения чужого.
Что испытывают люди, на которых направлена нарциссическая агрессивность? Презрение, отвращение, безразличие.
Что испытывает агрессор? Гордость за свои действия. Более того, в нашем мире это нередко находит отражение в том, что создается документация, общедоступные видео, тексты. Этот аспект агрессивности не имеет биологического эквивалента в животном мире. Это результат определенных защитных процессов психической системы. А именно — рационализация, отрицание, проекция.
Нарциссическая агрессивность — порождение одинокого деформированного инстинктивного мира, в котором возникает готовность действовать, направленная против себе подобных. И окружающими она воспринимается как глубоко бесчеловечное проявление.
Тоталитарные социальные системы всегда использовали людей, склонных к такой агрессивности, для установления или закрепления своей власти. Прошу обратить внимание на слово «использовали» — то есть речь не идет ни о свободе воли, ни о свободе личности.
Рационализирующая агрессивность так же пугает, как групповое явление, поскольку полностью отрицает эмпатическое внимание к членам собственной группы и воспринимается окружающими как абсолютно враждебная среда. Туда не идут. Туда не хотят. От этого дистанцируются без объяснений — просто уходят, потому что интуиция подсказывает: там нет ни этики, ни культуры, ни безопасности, ни глубины, ни опоры, ни надежности.
С точки зрения социобиологической природы носителей такой модели поведения можно разделить на две группы: нападающих с агрессивной жесткостью и нападающих с бессознательным желанием уничтожить самих себя.
Вот мы и вернулись к словам «унизительное» и «саморазрушение». Человеком движет маниакальная потребность разрушить, унизить, лишить власти, достоинства или статуса другого, но при этом он сам идет на дно, разрушая себя и унизительно выставляя себя в самом ужасном свете.
У меня все.
Ваш ход.
Задание для саморефлексии
Как произошла моя встреча со своей нарциссической агрессивностью? С кем я ее проявил / проявляю?
Как произошла моя встреча c нарциссической агрессивностью других людей по отношению к себе? Как мне с этим живется?
Где я вижу проявление нарциссической агрессивности в мире и что испытываю по этому поводу (бессилие, зависть, страх, беспомощность)?
Где и в чем я хочу перестать играть в прятки?
Где и в чем я готов(а) перестать врать себе и другим о своих истинных желаниях?
Когда я перестану утаивать от себя свою правду?
Глава восьмая. Взрастить внутреннего взрослого
Внутренний взрослый — самый главный персонаж в нашей жизни. Его надо найти, вырастить и познакомить с внутренним ребенком.
Мы никуда не уйдем от сравнения внутренних взрослых и внутренних родителей, именно отталкивающих внутреннего ребенка, или что-либо требующих, или штрафующих.
У внутренних родителей самый главный мотив — защитить. Причем родитель может защищать самого себя, а может ребенка.
У внутреннего взрослого самая главная задача — получать вместе с ребенком новый опыт, учиться вместе с ним.
Задача родителей — и внутренних родителей тоже — защитить ребенка через правила, нормы, структуру, иерархию, наказание, поощрение. Здесь чувствуется достаточно авторитарный стиль, при котором нет свободы для ребенка. Речь о созависимости: ты зависишь от меня, поэтому я говорю, что и как тебе надо делать.
Внутренний взрослый оберегает, поддерживает, дает возможность раскрывать в диалоге потенциал, природу, которая заложена в ребенке. Он учится вести этот диалог и искренне интересуется своим внутренним ребенком.
Он спрашивает. Не контролирует, не навешивает чувство вины, не отвергает чувства внутреннего ребенка, не заставляет его испытывать стыд, сомнения, в том числе в самом себе и в ситуации. Он не требует чего-то, а именно чувствует, потому что внутренний ребенок — это чувства и опыт.
Внутренний взрослый — это мысли и убеждения. Внутренний взрослый всегда может спросить внутреннего ребенка — интуитивно, что называется, из живота: что ты чувствуешь? Какие у тебя сейчас есть потребности? Какие убеждения по поводу самого себя, которые тебе больше не нужны?
И внутренний ребенок разговаривает с внутренним взрослым по-честному.
Я, знаете, часто это замечаю в терапии. Возьмем классический случай — групповую психотерапию. Очень часто группа — проекция родителя, а я — проекция внутреннего взрослого. Я замечаю, как в групповой работе человек подстраивается под группу. Старается. В немецком я очень люблю слово leistungsstark — «выдавать сильные мощности». Так вот, он или выдает такие мощности, или, наоборот, старается быть очень тихим, гармонизирующим, в чем-то очень удобным, даже немного услужливым. В индивидуальном разговоре, в индивидуальной терапии я вижу этого человека таким, какой он есть, с его уязвимостью, чуткостью, чувствительностью, с сомнением в самом себе и колоссальной, обескураживающей меня доверчивостью.
И именно внутренний ребенок очень хочет, чтобы его увидели. Я знаю, как пациенты это замечают. Когда я зеркало, каким я чувствую пациента в данный момент, каким его вижу, — он с улыбкой, знаете, такой очень трогательной, очень нежной, какая бывает, когда человека заметили и заинтересовались им, просто остались рядом, ничего не требуя, не ожидая какого-то правильного или неправильного ответа.
Думаю, никогда не смогу описать глаза пациента, когда он чувствует, что его увидели, почувствовали таким, какой он есть. Я не вступаю в диалог: давай еще увидь, а вот давай еще. Я просто остаюсь рядом. И это исцеляет само по себе.
Я могу представить, как внутренний ребенок скучает по внутреннему взрослому, который придет и обнимет. Посидит с ним. Просто побудет рядом и спросит: что ты сейчас чувствуешь, какие у тебя потребности, чего хочется? И отреагирует без претензии на ответ этого ребенка. Услышит и выслушает его.
Я как терапевт спрашиваю: а что для вас правда? И пациент вправе эту правду
