Инесса Ципоркина - Психологическая зависимость: как не разориться, покупая счастье
Детям нужны не поучения, а примеры
Кому незнакома такая ситуация: родители начинают давить на ребенка, желая вернуть его «к нормальной жизни». Взывают к чувству ответственности, спрашивают: «Ты нас любишь? Если да, то почему ты нас огорчаешь?», намекают на какие-то долги и предназначения… Прессинг, опять прессинг. Подобная манипуляция приводит к обратному эффекту: провинившийся замыкается и категорически отказывается сотрудничать. После чего в ход идут психологические игры (люди вообще охотно пользуются готовыми схемами, когда не знают, как поступить).
Самый распространенный вариант — игра «Ну вот, попался, негодяй!». В ней все происходит как бы между двумя Взрослыми: один укоряет, другой соглашается принять на себя вину. А на самом деле сталкиваются Родитель и Ребенок. Родитель говорит: «Я наблюдал за тобой, надеясь, что ты ошибешься», Ребенок соглашается: «Да, ты меня поймал. На этот раз…» — и тут же принимается изобретать новую уловку, пока Родитель показывает ему, где раки зимуют. Родитель рад слить на голову Ребенка всю злость и тревогу, скопившуюся не здесь и не сейчас. Они радостно обмениваются боевыми кличами и расходятся по своим делам. Родитель продолжает шпионить, Ребенок — пакостить. И оба делают экзистенциальный вывод из сложившейся ситуации: в этом мире никому нельзя верить, даже самым близким. С детьми подобным образом общаться не стоит.
Апеллируя к Ребенку собеседника, не ждите, что он поведет себя как зрелая личность. Вы же не пробовали вызвать на беседу его Взрослого?
Взрослый — компонент сложный, ироничный, хладнокровный. К его эмоциям взывать бесполезно, он все воспринимает умом. Поэтому Взрослым трудно манипулировать. Вот почему при разговоре по душам неизменно встречаются Родитель и Ребенок — причем встречаются не где-нибудь, а на поле битвы.
В современной России проблема отцов и детей носит одновременно и возрастной характер, и исторический. Этот фактор переводит личный конфликт в иную плоскость. В наши дни попытки старшего поколения передать молодежи свой неповторимый жизненный опыт становятся почти бесполезными. Реальность меняется слишком быстро для ригидного сознания. Эпилептоидная любовь к традициям, внедряясь в сознание представителей старшего поколения, делает их, как ни парадоксально, беспомощными и неуверенными. Изводясь от раздражения по поводу непоняток нового мира, родители, а также бабушки-дедушки огрубляют и оглупляют свое восприятие. Им кажется, что наилучший выход — объявить причиной всех зол коммерциализацию, компьютеризацию и вообще все, в чем они не разбираются. Вот в наше время, говорят они, люди много читали, много знали, много думали, а не сидели сутками, уткнувшись в клавиатуру, не торчали в чатах, не лупили по виртуальным монстрам, словно одержимые. Поэтому мы росли жуть какими умными и знающими. Не чета нынешним.
Между прочим, сетования старших на равнодушное отношение младших к литературе и вообще надежда на чтение как на панацею — не самый разумный подход. Чтение взахлеб, которым нынешние сорока-пятидесятилетние так гордятся, в принципе не отличалось от компьютерной аддикции.
Одна наша знакомая, Света, рассказала нам, что в детстве чтение было ее любимым времяпрепровождением. Бытует мнение, что чтение — удел одиноких людей. Света не была одинока: у нее были подружки, на нее обращали внимание ребята, она посещала изостудию и театральный кружок, но все это не шло ни в какое сравнение с чтением. Почему? Да потому, что все остальное вызывало у Светы обыкновенную скуку.
В школе, где большинство преподавателей были не слишком профессионально состоятельны и не могли, да и не хотели заинтересовать учеников своим предметом, Света старалась выпасть из процесса обучения при первой же возможности: что могла — решала сходу, если не могла — то и не заморачивалась. То, что давалось легко — было скучно, что не давалось сразу — было еще скучнее. Преподаватели настаивали на зубрежке — зубрить Свете было невыносимо скучно. В изостудии, где детям честно пытались набить руку, заставляя без конца рисовать драпировки, горшки и гипсовые головы, Света старательно выполняла поставленные перед ней задачи, но тоже скучала. Рисовать оказалось тяжело и совсем неинтересно. В театральный кружок Света пришла, отдавая дань подростковой демонстративности. У нее была интересная внешность, хорошая память, да и с голосом и дикцией все было в порядке. Она даже пела неплохо. В драмкружке Свету выделяли, давали ей главные роли. Казалось, именно здесь она должна была обрести себя. Но, как ни странно, ничего подобного не произошло. Свете было скучно играть в пьесах, которые ставили в театральном кружке. Сама пьеса могла быть еще ничего, зато трактовали ее при постановке как-то примитивно, очевидно, в расчете на старший школьный возраст. Героини были также неинтересны, главные роли не радовали, костюмы — просто устрашали.
С подружками после обсуждения текущих сплетен и походов в киношку становилось уныло до жути. С одноклассниками и ребятами из параллельного, которые пытались за Светой ухаживать, было просто «тушите свет». До этих неловких попыток общения она даже представить себе не могла, что представители противоположного пола могут быть такими нелепыми и корявыми. Казалось, что со времени подножек и дерганий за косички они еще больше куда-то деградировали. Когда она отклоняла ухаживания, подруги ее не понимали. «Ты что? И с Мишкой не хочешь? Ну ты зря! А что? Нормальный чел!»
Скоро для Светы поставленный подругами диагноз «нормальный чел» стал равносилен определению «в расход». Это был какой-то тупиковый специфический подвид хомо, упорно тормозивший между «эректусом» (человеком прямоходящим) и «хабелисом» (человеком умелым), но никоим образом не относящийся к «сапиенсу» (человеку разумному). На свиданиях Света чувствовала себя безумно неловко, наблюдая за некондиционными поклонниками. Единственное, чего ей в тот момент хотелось — провалиться сквозь землю. О продолжении отношений просто не могло быть и речи. Рассказывать об этом подругам Света тоже не могла, ей не хотелось ни трубить о своих победах, ни высмеивать неловких мальчишек.
Зато с книжкой на диване Света чувствовала себя великолепно. Книжные персонажи ей нравились больше реальных людей. Она с удовольствием погружалась в другую реальность, следила за развитием событий. Даже если книжка ей не очень нравилась, Света не могла ее бросить, она все равно дочитывала до конца. Читала она много и бессистемно: Сервантеса, Достоевского, Мопассана, Шекспира, Гоголя, бесчисленные творения Анны и Сержа Голон про Анжелику так и эдак, Гюго, Дюма, фантастику и многое-многое другое. Часто чтение становилось запойным, и тогда Света едва могла себя заставить дотащиться до школы и, проклиная все на свете, как арестант в заключении, тупо досидеть до конца уроков, чтобы потом опрометью броситься домой к оставленной книжке. Света забросила не только изостудию и драмкружок, она даже перестала делать домашние задания.
Если Светины родители вначале гордились тем, что их дочь много читает, то потом забили тревогу. На их глазах дочь запускала учебу. Теряла интерес ко всему окружающему. Родители старались объясниться с дочерью, пытались давить на нее, запрещали ей читать, но все было безрезультатно. Уходя на работу, они опечатывали книжные шкафы, чтобы дочь не могла достать книгу в их отсутствие, не вскрыв пломбу. Однако Света проявляла чудеса ловкости, извлекая нужные книжки из запретного шкафа. Ради удовлетворения своей страсти она становилась чрезвычайно терпеливой и упорной. Когда родители возвращались с работы, они находили пломбы целыми и невредимыми, а дочь с ясными глазами рапортовала им о выученных уроках. На короткое время наступало успокоение, но потом правда вылезала наружу и скандалы продолжались. «Ты умрешь библиотекаршей! — кричала в отчаянии Светина мать, — Нудной старой девой! Кончишь свои дни за пыльным облезлым книжным шкафом!» Но Свету это не пугало, ей просто не было дела до своего страшного будущего, до криков матери… У нее в комнате за диванной подушкой была припрятана новая книжка.
Неизвестно, чем бы кончилась эта история, если бы одна из Светиных родственниц не предложила ее родителям отвести дочь на занятия к профессиональному литературоведу. Все равно при поступлении в любой вуз сочинение писать придется. Как потом вспоминала Света, она пошла только для того, чтобы родители от нее отвязались. Но после беседы с преподавателем Света вдруг обнаружила, что ей интересно. «Я вдруг поняла, для чего пишутся книги, раньше я только следила за перипетиями сюжета и могла сказать: нравится — не нравится. Я вышла на новый уровень освоения информации, и это оказалось гораздо интереснее пустого накопления. Мне пришлось над книжками думать, я стала меньше читать, но больше извлекать полезного для себя, чтение стало более качественным. Когда появилась цель, я смогла примириться с неизбежной рутиной, которая сопутствует любому занятию. Теперь я понимала, зачем я это делаю и ради чего, затраченные силы перестали казаться бессмысленными. Исчезло то беспросветное ощущение скуки, которое преследовало меня несколько лет. Я даже представить себе не могу, что бы со мной было, если бы меня тогда не отвели к преподавателю. Наверное, так бы и осталась книжным наркоманом, который релаксирует на чужом воображении». Надо ли говорить, что Света стала филологом, причем хорошим.
