Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд
Пациент, которым я здесь занимаюсь, долгое время оставался недоступным, окопавшись за установкой послушной безучастности. Он внимательно слушал, понимал, но ничего не принимал близко к сердцу. Его безупречная интеллигентность была словно отрезана от сил влечений, господствовавших над его поведением в немногочисленных оставшихся у него в наличии жизненных отношениях. Потребовалось длительное воспитание, чтобы подвигнуть его принять самостоятельное участие в работе, и, когда вследствие этих усилий наступило первое облегчение, он тут же прекратил работу, чтобы предотвратить дальнейшие изменения и комфортно пребывать в создавшейся ситуации. Его боязнь самостоятельного существования была столь велика, что уравновешивала все тяготы, связанные с нездоровьем. Нашелся один-единственный способ, чтобы ее преодолеть. Мне пришлось ждать до тех пор, пока привязанность к моей персоне не стала достаточно сильной, чтобы создать ей противовес, и тогда я использовал этот фактор против другого. Руководствуясь верными признаками своевременности, я решил, что лечение должно быть завершено к определенному сроку независимо от того, насколько далеко оно продвинулось. Я был полон решимости соблюсти этот срок; в конце концов пациент поверил в серьезность моего намерения. Под неумолимым давлением этого установленного срока его сопротивление, его фиксация на нездоровье пошли на убыль, а анализ в несоразмерно короткое время предоставил теперь материал, который сделал возможным ослабление его торможений и устранение его симптомов. Из этого последнего периода работы, в котором сопротивление временно исчезло и больной производил впечатление просветленности, обычно достигаемой лишь в гипнозе, происходят также и все объяснения, позволившие мне понять его инфантильный невроз.
Таким образом, ход этого лечения иллюстрирует уже давно признанное аналитической техникой положение, что длина пути, который должен пройти анализ с пациентом, и обилие материала, которое необходимо на этом пути одолеть, не имеют значения в сравнении с сопротивлением, встречающимся во время работы, и они принимаются во внимание лишь постольку, поскольку они неизбежно пропорциональны сопротивлению. Это точно такой же процесс, как и тогда, когда теперь неприятельская армия тратит недели и месяцы, чтобы пройти расстояние, которое обычно в мирное время проезжают за несколько часов скорым поездом и которое незадолго до этого собственная армия прошла за несколько дней. Третья особенность описываемого здесь анализа лишь осложнила намерение о нем сообщить. Его результаты в целом вполне совпали с нашими прежними знаниями или хорошо с ними согласовались. Но некоторые детали мне самому показались столь удивительными и невероятными, что у меня возникло сомнение, что сумею добиться доверия к ним у других. Я требовал от пациента строжайшей критики в отношении своих воспоминаний, но он не находил ничего невероятного в своих высказываниях и не желал от них отказываться. Во всяком случае, читатели могут быть убеждены в том, что сам я лишь сообщаю то, с чем я столкнулся, как независимое переживание без какого-либо влияния со стороны моих ожиданий. Таким образом, мне не остается ничего другого, как вспомнить мудрое изречение, что между небом и землей происходят такие вещи, какие и не снились нашим мудрецам. Тот, кто сумел бы еще основательней исключить предвзятые убеждения, несомненно, смог бы обнаружить еще больше таких вещей.
II
Обзор условий жизни и истории болезни
Историю моего пациента я не могу писать ни чисто исторически, ни чисто прагматически; не могу дать ни истории лечения, ни истории болезни, а вынужден комбинировать друг с другом оба способа изложения. Как известно, пути, позволяющего каким-то образом передать вытекающее из анализа убеждение при его воспроизведении, пока не найдено. Исчерпывающие протокольные записи событий во время аналитических сеансов, несомненно, ничем бы этому не способствовали, да и составление их исключено техникой лечения. Поэтому такие анализы не публикуют с целью убедить тех, кто до сих пор все отвергал и проявлял недоверие. Можно ожидать дать что-нибудь новое только таким исследователям, которые уже пришли к определенному убеждению благодаря собственному опыту работы с больными.
Начну с того, что опишу мир ребенка и сообщу из истории его детства то, что можно было узнать без особых усилий и что за многие годы не стало более полным и ясным.
Рано женившиеся родители, еще живущие в счастливом браке, первую тень на который вскоре бросают их заболевания: болезни нижней части живота у матери и первые приступы дурного настроения у отца, повлекшие за собой его отлучки из дому. Разумеется, болезнь отца пациент начинает понимать лишь гораздо позднее, но с болезненностью матери знакомится уже в ранние детские годы. Из-за нее она сравнительно мало занималась детьми. Однажды, совершенно точно до того, как ему исполнилось четыре года, он слышит, как мать, которая ведет его за руку, провожая из дому врача, жалуется тому, и запоминает ее слова, чтобы позднее использовать их для себя. Он не единственный ребенок; у него есть сестра, старше его на два года, живая, одаренная и рано испорченная, которой достается важная роль в его жизни.
Насколько он помнит, за ним ухаживает няня, необразованная пожилая женщина из народа, которая относится к нему с неисчерпаемой нежностью. Он становится для нее заменой собственного рано умершего сына. Семья живет в поместье, которое летом сменяется на другое. Большой город находится недалеко от обоих имений. В его детстве есть целый период, когда родители продают поместья и переезжают в город. Часто в течение долгого времени в том или другом имении проживают близкие родственники, братья отца, сестры матери и их дети, дедушка и бабушка со стороны матери. Летом родители имеют обыкновение уезжать на несколько недель. Одно покрывающее воспоминание рисует ему картину, как он со своей няней смотрит вслед экипажу, увозящему отца, мать и сестру, а затем спокойно возвращается домой. Наверное, он был тогда очень маленьким[74]. Следующим летом сестру оставили дома, и была нанята английская гувернантка, которой было назначено следить за детьми.
В более поздние годы ему много рассказывали о его детстве[75]. Многое он знал сам, но, разумеется,
