Андрей Курпатов - Что такое мышление? Наброски
Само же наше мышление разворачивается не на уровне понятийных (когнитивных) схем, а на уровне значений, наших состояний, пусть и существенно усложненных призмой знаков и представлений.
Наконец, все наши представления о собственной «личности» – лишь набор нарративов, кружащихся вокруг воображаемой оси, которую мы считаем своим личностным «я».
На деле, конечно, и наше «сознание», и наша «личность», и наше личностное «я» – не более чем удобные фикции, облегчающие нам функционирование в социальном пространстве, развернутом, кстати сказать, нами же внутри нас же самих.
И конечно, эти фикции не мыслят, не решают и не имеют собственных структур, но служат задачам «представительства», то есть обеспечивают нам представление для нас же самих куда более сложных процессов, которые мы не можем рефлексировать иначе, чем через такие представления.
С другой стороны, сложность наших представлений о собственном личностном «я» (как интеллектуальном объекте нашего внутреннего психического пространства) определяет и сложность тех социальных отношений (отношений с «другими людьми», также являющимися интеллектуальными объектами нашего внутреннего психического пространства), которые мы смогли в рамках этого своего «отношения» создать.
То есть организация нашего личностного «я» в каком-то смысле вторична по отношению к тем структурам социальных отношений (конфигурации интеллектуальных объектов, которыми являются в пространстве нашего мышления «другие люди»), что мы способны построить с условным – по умолчанию – участием нашего же личностного «я».
260. Говоря, что наше мышление воспроизводит ту логику, которую наша психика нарабатывала в отношении с другими людьми, я не утверждаю, что формируемая нами матрица социальных отношений соответствует реальности, адекватна или объективна. То, что мы строим какую-то модель социального пространства, организуя определенным образом соответствующие интеллектуальные объекты («другие люди»), не значит, что мы делаем это правильно.
Важно, что у нас в принципе есть эта реальность, относительно которой мы имеем возможность построить столь сложный интеллектуальный конструкт. И вполне оправданно, что мы пользуемся этими наработками – соответствующими схемами и моделями – применительно к другим областям знаний, выстраивая их, по существу, по образу и подобию этой, сформированной нами вокруг нашего иллюзорного личностного «я», модели социальной реальности.
Корректность этой модели в данном случае совершенно не важна, имеет значение только её сложность. Вполне возможно, что великие математики, которых я упоминал, строят ее и некорректно, вследствие свойственного им аутизма или других психических особенностей. Но совершенно очевидно, что они не обошлись без создания некой и, вероятно, очень сложной модели социального пространства. И конечно, создание такой модели весьма непростая для психики задача, и её решение так или иначе совершенствует и развивает потенциал нашей интеллектуальной функции.
261. Формируя свою модель социального пространства, мы решаем, вероятно, наиболее сложную из задач в рамках чрезвычайно сложной системы, полностью развернутой в пространстве «символического», с параллельным вовлечением в нее и уровня значений, и уровня знаков. Так что неудивительно, что создание такой модели не может не развивать нашу интеллектуальную функцию и ее способность к организации сложных интеллектуальных объектов.
Практика означивания (уровень знаков) тех или иных наших состояний (уровень значений) неизбежно приводит к усложнению структуры последних. Игра знаков, спаянных с их значениями, позволяет нам сводить вместе и преобразовывать собственные состояния (уровень значений), образуя все более сложные интеллектуальные объекты.
Таким образом, я говорю (решаюсь говорить) о том, что интроецирование нами социального, по существу, и является тем, что радикально отличает нашу интеллектуальную функцию от той интеллектуальной функции, которая была дана нам изначально как интеллектуальная функция нашего психического аппарата до появления этого «символического» измерения.
262. Когда я говорю о «символическом», я имею в виду всё то же определение информации – нечто, свидетельствующее о чем-то еще, кроме самого себя. Только в случае «символического» это правило работает в усложненном виде – это как бы информация следующего порядка, информация информации.
Нечто может свидетельствовать о чем-то, кроме себя самого, лишь при наличии наблюдателя – того, кто способен это свидетельство считать. В случае «символического» речь идет о том, что наблюдатель не видит того собственно, что свидетельствует о чем-то еще, кроме себя самого, но только само это свидетельство.
Так, например, когда вы видите некое слово, вы видите или то, что это слово, или то, что оно значит – что оно вам сообщает. Вы не можете осуществлять оба действия одновременно, это для вас или такой объект – слово (набор букв, их начертание и т. п.), или то, что оно значит. И вот когда мы перестаем видеть то, что несет информацию, будучи само по себе чем-то, но воспринимаем только его значение – то, что это для нас значит, мы оказываемся в пространстве «символического».
Соответственно, «символическое» – это не некое новое явление, а таким образом воспринятая нами информация (информация, воспринимаемая нами без носителя соответствующей информации). Этот носитель как бы теряется по дороге, мы же видим лишь некое значение, которое как бы существует для нас само по себе, что, конечно, тоже является иллюзией.
Впрочем, это точно такая же иллюзия, как и наше личностное «я», или как то, что мы думаем «сознательно», и прочие тому подобные иллюзии, призванные упростить нам восприятие реальности до тех схем, которые мы способны осмыслить в рамках более-менее непротиворечивых представлений.
По большому счету, всё, что мы называем «представлением», есть такое «символическое», когда значение нам кажется очевидным, а то, чем оно нам дано (а носитель у информации есть всегда), нам неочевидно.
263. Следующий важный вопрос: является ли условностью разделение уровней психической организации на уровень значений (состояний) и уровень знаков (слов)?
Разумеется, да. Не может быть никаких сомнений в том, что для психики и «знак», и «значение» являются некими идентичными в своем существе нейрофизиологическими комплексами. Вопрос лишь в том, в каких отношениях эти комплексы друг с другом состоят.
То есть знаки становятся «знаками», только будучи в специфических нейрофизиологических отношениях со значениями, а те, в свою очередь, становятся «значениями» только тогда, когда образуют специфические нейрофизиологические связи со «знаками». Поэтому именно эта связь «знаков» и «значений», пусть лишь структурная, а не нейрофизиологическая, и является предметом рассмотрения в рамках нашей «теории мышления».
Действительно, в каком-то смысле и то и другое – это определенные нейрофизиологические явления (комплексы), но особенности связи между ними и создают для нас возможность представить их отношения в рамках такой структуры. И очевидно, что это вовсе не такая уж простая для психики задача – понудить одну совокупность своих элементов (нейрофизиологических комплексов) оказаться в каком-то специальном отношении с другими своими нейрофизиологическими комплексами (очевидно, что без серьезного внешнего давления и внутренней, сопротивляющейся этому давлению мотивации это было бы невозможно).
Учитывая данные обстоятельства, вряд ли можно было бы ожидать, что мы обойдемся без трудностей, описывая процесс отношений между «уровнями» психической организации. Однако, пытаясь описать это дело иначе, особенно с привлечением таких запрещенных и откровенно испорченных слов, как «сознание», «подсознание», «неосознанное», «бессознательное», «кора», «подкорка», «первая сигнальная система», «вторая сигнальная система» и т. п., мы рискуем оказаться в непроходимой терминологической чаще.
Схема, предлагающая нам ограничиться данными понятиями – «уровень знаков» и «уровень значений», позволяет сохранить структурный компонент, но избавляет от необходимости динамической оценки. Понятно, что, если речь идет о мышлении, мы всегда имеем дело с целостным психическим процессом, и максимально правильно говорить о том, что мыслится и как это представляется.
То есть мы должны думать об интеллектуальных объектах (образуемых и движимых интеллектуальной функцией) и о том, как мы их воспринимаем (представляем), – о знаках (представлениях) и значениях как некой реальности мышления, данной нам в знаках (представлениях).
Собственно эту схему я и пытался воспроизвести здесь, лишь изредка злоупотребляя ее четкостью для обеспечения большей понятности излагаемых соображений.
