Регина Бретт - Бог никогда не моргает. 50 уроков, которые изменят твою жизнь
Я выкинула лишившиеся пары перчатки и носки, изъеденные молью шапки и шарфы, оплавленные свечи, ткань на платье с приколотой к ней выкройкой двадцатилетней давности. Я не раздумывала ни секунды, и даже булавки не потрудилась вынуть.
Сортируя все это, я задавала себе четыре вопроса: «Это полезно? Это красиво? Это добавляет смысла твоей жизни сейчас? Если бы эту вещь на гаражной распродаже отдавали забесплатно, ты бы взяла?» Последний вопрос был этаким аналогом сыворотки правды. Я вынесла весь хлам на обочину, и прохожие его разобрали. К полудню все разошлось. Теперь мой дом был готов. К чему, я узнала позже.
Расчистка заставляет тебя прекратить цепляться за прошлое. Она создает пространство для будущего. Для чего ты освобождаешь место? Для новых способов ощутить удовольствие, романтику, вдохновение и умиротворение. Для новых увлечений, новых друзей, новых целей. Когда изгонишь из своего дома лишнее, научишься видеть и ценить необходимое: то, что красиво, наполнено смыслом, то, что улучшает твою жизнь.
Когда расстанешься с человеком, которым был когда-то, откроешь для себя того, кем ты стал и кем хочешь быть.
УРОК 43
В итоге единственно важно только одно: что ты любил
Годами я боролась с Богом.
Он меня пригвождал ударами, но я вновь выползала на ринг для очередного раунда.
Между поединками я изображала из себя благочестивую рабу Божью, изо всех сил старалась быть хорошей, но у меня никогда не получалось стать достаточно хорошей. Для некоторых Бог похож на Санта Клауса. Мне Он больше напоминал жуткого монстра.
Мое непонимание Бога корнями уходило в давние времена. Еще до моего рождения. Я чувствовала себя, как поэт, написавший: «Я родился в тот день, когда Бог сказался больным». Я даже верила, что Господь вообще не знает о моем существовании. Я проскользнула в этот мир незамеченной и всю жизнь пыталась привлечь Его внимание по пустякам.
Этим я занималась тогда, когда не дрожала от страха смерти. В удачный день я могла не бояться около получаса. А такие дни были редкостью.
Осознание того, что я борюсь с Богом, пришло ко мне в католической школе (я ее называю колонией для малолетних). В школе Непорочного зачатия в Равенне, штат Огайо, я отмотала восемь лет. В первом классе так боялась, что однажды, придя домой на обед, умоляла маму, чтобы она не отправляла меня обратно. Учительнице первого класса было лет двадцать с чем- то, ей вовсе не хотелось заниматься с сорока шестью детьми, которые не умели завязывать шнурки, сморкаться и считать до двадцати. Сестра П. была жестока. Нам нужно было не открытки с библейскими сюжетами раздавать, а вручить Пурпурные сердца за отвагу. Когда одна девочка случайно порвала обложку своего букваря, сестра П. наорала на нее и столкнула со стула на пол. Если первоклашка писался, учительница выставляла его в коридор в одних трусах. Когда мы силились понять сложение и вычитание, она кричала на нас и называла дьяволами. Однажды я утерла сопатый нос рукавом своей белой блузки, и за это тяжкое уголовное преступление женщина заклеймила меня свиньей перед всем классом. Мне было только шесть.
И так я погружалась в школьный мир. Никогда не ходила в детский садик. Родители не записали меня туда.
Во втором классе мне попалась хорошая монахиня. Сестра Дисмас вся состояла из улыбок и солнечного света. А в третьем классе мне досталась наводящая ужас сестра Д. В первый день занятий нам сказали обернуть книги бумагой. Я не знала, как, и она ударила меня по голове. Не бумагой, книгой. В следующие два года Господь смилостивился и послал мне светских учителей, а не монашек. Милейшую миссис Эдкинс в четвертом классе и дружелюбную миссис Пламстид, чье дыхание пахло мятными таблетками «Сертс», в пятом. В шестом классе — назад, в джунгли. Сестра Э. чуть не задушила одну девочку во время обеденной перемены. Эта девочка перевелась в другую школу. В седьмом классе мистер С. ставил непослушных мальчишек перед нами, говорил им вытянуть руки в стороны и клал им на ладони энциклопедии, пока смех мальчика не превращался в слезы. Однажды, когда я заплакала, мистер С. велел мне посмотреть на него. Я не могла, потому что у меня лилось из носа. Он на меня вызверился: «Пора повзрослеть!»
Если девочки забывали взять с собой в церковь шапку или шарф, монашки покрывали им головы кусками туалетной бумаги, как будто Богу приятнее видеть ее. чем волосы. Когда мы входили в храм, то попадали но власть сестры Б., она хлопала в ладоши, и мы стало вились сначала на одно колено, потом на оба. Она хлопала второй раз, и мы поднимались и снова садились на скамью. Если мы плохо себя вели, нас хлопали по голове.
А где же среди всего этого был Иисус? Он был лишь только уроком истории. Притом страшным. Бог нас так любит, что послал Своего Сына, чтобы спасти нас. Но Бог, вроде как любящий Отец, бросил Своего единственного Сына пригвожденным на кресте, притом из одежды на Христе были только какие-то лохмотья и терновый венец. Думаю, Боже, дальше развивать эту тему излишне.
И как же угодить такому Богу? Кому хочется иметь такого Бога? Иисус был уроком, который нам вдалбливали, а Господь был громилой, которому я никогда не могла угодить.
Потом я познакомилась с Джо.
Сначала приняла его за садовника. В тот день он не носил пасторского воротничка и совсем не походил на иезуитского священника, да и на любого другого священника, если уж на то пошло. Он стоял в дверях обители в красной фланелевой рубашке и рабочих брюках. У него был большой крючковатый нос, на который можно пальто повесить. Скулы выпирали, как крылья. Спина сгибалась под таким углом, что даже удобно усесться на стуле и спать на спине невозможно. Отец Джозеф Зубрицки был горбуном из Иезуитской обители.
Он стал светом моей жизни.
Джо рассказал нам, как он понимает Бога, которого называл Иисус. Только это было совсем не похоже на Бога, о котором говорили мне. Джо любил Бога и знал, что Бог любит его. Он не позволял религии встать между ними. Джо, одно из самых искореженных и странных созданий Господа, Джо, у которого были все причины обижаться на свою судьбу.
После его рассказа я подошла к нему в коридоре. Горбун позволил мне обрушить на него все, что у меня накопилось: мои аргументы против церкви, мою путаницу по поводу того, кем был и кем не был Иисус, мои обиды на монашек, церковь и Бога. Существует ли Лимб? А чистилище? Как я могу верить в то, что папа, живой человек, непогрешим? Джо только улыбался. Он не собирался спорить. Терпеливо ждал, пока я выговорюсь.
Горбун сказал, что церковь, догма, иерархия священнослужителей — все неважно. Он понимал мой гнев, но его теплые карие глаза наполнились светом, идущим изнутри. Джо улыбался, как влюбленный.
«Слушай, в итоге Господь задаст тебе один вопрос: «Ты любила? А?» Вот что на самом деле важно. Ты любила?»
Конец споров.
Конец состязания по борьбе.
Бог 6. Регина О.
Навсегда пригвождено. Пригвождено любовью.
УРОК 44
Зависть — это пустая трата времени: у тебя уже есть все, что по-настоящему необходимо
Дядя Эл был при смерти.
Доктора поставили диагноз «пневмония», но я думаю, это сердце начало отказывать.
Дядя Эл потерял свет своей жизни. Ему был восемьдесят один год, и большую часть жизни он любил мою тетю Крис. Он не перестал любить ее, даже когда тетя забыла его: болезнь Альцгеймера смыла воспоминания о пятидесяти шести годах, проведенных вместе. Смерти не хватило сил разлучить их. После того, как тетя Крис покинула наш мир, дядя ходил по дому с фотографией любимой жены. Он говорил с ней. Молился ей. Пел ей. Песни как будто возвращали супругу к нему.
Когда дядя Эл попал в больницу с пневмонией, я заехала навестить его. На цыпочках прокралась в палату (в специальном отделении ему дали собственную крошечную комнатку). Тело старика занимало так мало места на койке! Он терялся среди трубок, мониторов и всяких непонятных штуковин. Дядя лежал на спине, рядом сидела его дочь. Она выглядела точь-в-точь как некогда его молодая невеста, как Крис.
Стоило мне поздороваться, и дядя резко сел, словно я разрядила в него дефибриллятор. Тонкие седые волосы были растрепаны. Он был такой худющий, что кости выпирали под больничной рубашкой, зазубренные, как оружие. Я видела его напряжение, боль, ему не хватало воздуха, трудно было глотать.
Но его мысли были четки как никогда. Дядя говорил часа два. Как начал, так и не смог остановиться. Дядя Эл любил рассказывать истории. И больше всего о том, как они с тетей познакомились. Он сделал предложение во время всенощной мессы. Он рассказал о своих поездках в Калифорнию, Нью-Йорк и Чикаго. Старик хватал ртом воздух между историями и городами. Моя двоюродная сестра просила его останавливаться и дышать. Я сидела на дядиной койке и смаковала каждую деталь его воспоминаний об ушедших годах. Потом больной начал петь и хотел, чтобы мы к нему присоединились. «Идите домой, идите домой, вы так устали, идите домой», — пел он и улыбался.
