Множественные убийства: природа и причины - Юрий Миранович Антонян
Не у всех народов некрофильская эпоха связана с тоталитаризмом, а часто с высоким уровнем их духовных исканий, как, например, у древних египтян. Они, по мнению Г. Лебона, презирали жизнь и лелеяли мысль о смерти. Более всего их занимала неподвижная мумия, которая своими покрытыми эмалью глазами, в золотой маске, в глубине своего темного жилища вечно созерцает таинственные иероглифы. Не опасаясь никакой профанации в своем гробовом доме, огромном, как дворец, среди расписанных и покрытых изваяниями стен бесконечных коридоров, эти мумии находили здесь все, что прельщало человека в течение его короткого земного существования. Для них копались подземелья, воздвигались обелиски, пилоны, пирамиды, для них обтесывались задумчивые колоссы, сидящие с выражением спокойствия и величия на своих каменных тронах[45].
Опираясь на фрейдовскую теорию Эроса и Танатоса, французский философ и психолог Ж. Делёз приходит к мысли, что ни тот ни другой не могут быть даны или пережиты. В опыте представлены лишь те или иные сочетания этих двух начал, и роль Эроса в данном случае в том, чтобы связывать энергию Танатоса и подчинять эти сочетания принципу удовольствия. Вот почему, несмотря на то что Эрос представлен не в большей степени, чем Танатос, он, по крайней мере, дает себя услышать, и он действует. А Танатос по сути своей безмолвен и тем более страшен[46]. Танатос, конечно, страшен, но, по-моему, небезмолвен — он властно заявляет о себе во всех сферах бытия, мы же не всегда способы услышать его шепот и прочесть его письмена. Эрос связывает энергию Танатоса в той же мере, в какой Танатос связывает энергию Эроса, т. е. они находятся в равновесии, однако судьба человека не состоит в лихорадочном метании между ними и, конечно, не в рабстве у Танатоса. Современные поклонники де Сада (а их сейчас очень много, Делёз в том числе), видимо, получают интеллектуальное удовольствие от похвальбы в адрес своего кумира и эпатирования общества, не отдавая себе отчета в том, что такое их поведение есть не что иное, как поклонение Танатосу.
Множественные некрофильские убийцы психологически принадлежат разным мирам, т. е. жизни и небытию; вхождение в последнее ими предощущается, но относительно редко становится предметом осознанного эмоционального переживания или рассуждения. Поскольку такие люди одновременно пребывают в различных мирах, они любого человека могут переправить (передать, направить, перенести) в небытие, как в ту сферу, которая ему тоже психологически близка, причем несравненно ближе, чем другим индивидам. Поэтому убийство не вызывает у некрофила того комплекса негативных чувств и эмоций, которые при таких же обстоятельствах немедленно и неизменно появляются у обычных, т. е. нормальных людей, а также у убийц-некрофилов. Отсюда практически абсолютное отсутствие раскаяния и покаяния у таких преступников, искреннее непонимание ими того, что они в чем-то виноваты. Однако нельзя отрицать, что определенную сумму социальных норм они усвоили и поэтому понимают, что за убийства будут преследоваться, в силу чего предпринимают необходимые, ио их мнению, меры, чтобы избежать ответственности. Это обеспечивает им безнаказанность и возможность убивать еще очень долго, иногда годы.
Если сексуальным преступникам убийство приносит сексуальное удовлетворение и торжество над их извечным врагом — женщиной, то разбойники и бандиты часто убивают не только для завладения ценностями, но и для самоутверждения и получения полной власти над жертвой, а некрофилы убивают только ради самого убийства. Иными словами, внутри самой группы некрофильских убийц можно обнаружить такое различие. Для представителей второй подгруппы лишение жизни есть смысл и цель их жизни; у представителей первой данный мотив переплетается с сексуальными, корыстными и иными стимулами. Мне приходилось наблюдать, как привлеченных к уголовной ответственности за многие убийства некрофилов охватывало полное безразличие, апатия, они теряли интерес даже к самим себе и своей жизни и пассивно ожидали свершения своей судьбы. Эго совсем нехарактерно для ненекрофильских убийц, которые обычно весьма активны в своей защите. Создается впечатление, что некрофил выполнил свое предназначение на земле и жизнь теряет для него всякий смысл.
Сказанное не означает, что после взятия под стражу такие некрофильские убийцы больше не представляют общественной опасности. Цикл апатии у многих из них может смениться периодом преступной некрофильской активности — в исправительном учреждении или после отбытия наказания.
После того как некрофильский человек начинает убивать, появляются новые, но подготовленные всем предыдущим развитием образы себя. На пороге перед первым убийством, он, возможно, очень нуждался в приятии и понимании, но остался в одиночестве. Как можно было наблюдать в жизни практически всех лиц, совершивших несколько убийств не единовременно, а «растянуто» по времени (с интервалом от нескольких недель до многих месяцев), и тех убийц, которые вообще часто прибегали к насилию, у них происходило постепенное переключение внимания от общественной реальности к гораздо более напряженной реальности их внутренней жизни. Последняя становилась не только исключительно напряженной, но все более изолированной. В этой внутренней жизни весьма активными оказались переживания смерти и рождения — именно так следует трактовать упоминаемые в рассказах многих обследованных темы, связанные с матерью, рождением, даже внутриутробным существованием, т. е. темы Начала. Случайность здесь исключена, в поисках Начала можно видеть абсолютно бессознательную потребность всеобъемлющего обновления в силу полного и травмирующего неудовлетворения своим состоянием. В этих поисках следует различать и более крупные измерения — к прошлому Вселенной и первозданному хаосу, который предшествовал созданию мира. В последнем варианте прослеживается выход или, точнее, попытка выхода за пределы своей личности.
Сами убийства, совершаемые с легкостью и без сожаления, можно расценить как насаждение хаоса и попытку возврата в первоначальное — в неживое. Возможно и иное толкование: убийства как приведение явлений и процессов в упорядоченное состояние, разложение наиболее важных вещей по своим местам, установление справедливости и обеспечение более разумного устройства общественной жизни, взятие на себя мессианских функций, реформа религии и т. д. Но можно предположить, что все это только первый уровень бессознательной активности, а еще глубже — возвращение по архитипическим механизмам к первозданному хаосу.
Некрофил практически не умеет смеяться, считал Фромм, его лицо как маска. Ему недоступен нормальный, свободный, облегчающий душу смех, его улыбка вымучена, безжизненна, она похожа скорее на брезгливую гримасу. Я не сомневаюсь, что такой вывод опирается на какие-то наблюдения. Однако согласиться с ним не могу: есть множество свидетельств того, что Гитлер и Сталин, когда хотели, могли смеяться и улыбаться; некрофилы, с которыми я общался, тоже не были лишены этого дара.
В целом я полагаю, что предложенные Фроммом отличительные признаки некрофильского характера (некрофильской личности) не относятся к числу обязательных, т. е. они могут быть, а могут не быть у
