Роберт Райт - Моральное животное
Безусловно, Эмма — выходец из более состоятельной семьи. Её дед был новатор в гончарном деле, и очень успешный, чью фамилию до сих пор носит марка очень престижного фарфора Веджвуд. Она могла бы выйти за нищего, не опасаясь, что её дети будут терпеть лишения. Но мы видели, что привлекательность партнёра, контролирующего социальные и материальные ресурсы (что так надёжно способствовало процветанию женщин в ходе эволюции), была настолько велика, что этот фактор стало довольно стабильной частью их поведения.
Помолвка
Хотя Эмма Веджвуд могла бы купить себе вход в высшее общество Лондона (скажем, филантропией), тем не менее, социальный статус Дарвина, вероятно, впечатлял её. И, скорее всего, так и было. В период помолвки с Чарльзом пара была приглашена геологом Кембриджского университета Адамом Седжвиком. "Какая честь со стороны великого Седжвика — пригласить меня к себе домой", — изумлялась Эмма: "Я только и думаю об этом! Я ощущаю себя важной персоной, и как моя голова выдержит это, когда я фактически стану миссис Д… У меня нет слов".
Конечно, мужчины вряд ли обращают внимание на статус и богатство супруги. Но если важность этих вещей была действительно сексуально асимметрична в течение большей части эволюции, то привлекательность для мужчины богатой или социально выдающейся женщины может быть в меньшей степени вопросом подсознательной привлекательности и больше — вопросом рассудочных калькуляций. В июльской записке насчёт брака, где Дарвин волновался о неизбежном зле брака — "потере времени каждый день" и "неприятной бедности", которые могли быть следствием этого, — он хитро дописывал за каждой из этих фраз мимоходом, после первого сомнения — "без жены был ангелом и выработал трудолюбие", после второго — "без жены был лучше ангела и имел деньги".
Независимо оттого, что Дарвин знал или не знал о своём будущем здоровье и карьере, он фактически составил эскиз идеальной жены для хронически больного человека, который, не будучи сотрудником ни одного из университетов, стремится написать важнейшую научную книгу столетия. И независимо от того, были ли у него какие-то матримониальные планы на конкретную личность, он фактически дал довольно точный портрет Эммы Веджвуд. Богатство её отца, богатство отца Дарвина, лицензионные платежи Дарвину за книги и его способность по извлечению субсидий давали бы вполне достаточные деньги в домашнем хозяйстве Дарвина. И хотя Эмма, возможно, и не «заставила» бы Дарвина выработать трудолюбие, она, конечно, поощряла его к работе, искренне нянчась с ним и создавая условия, в которых бы его ничто не отвлекало. Дарвин, в присущей ему дипломатичной манере, ясно озвучил это пожелание в самом начале. Через три недели помолвки он написал ей о реакции знакомых на эту новость: "Она сказала: "Итак, м-р Дарвин собирается жениться; я предполагаю, что он закопается в деревне и будет потерян для геологии". Она мало знает о том, на какой хорошей строгой жене я собираюсь жениться; она направит меня на мои занятия и сделает меня лучше; я доверяю ей во всех отношениях…".
Дарвин во страсти
Говоря о том, как Дарвин тщательно и рационально выбирал себе жену, не нужно предполагать, что он не был в неё влюблён. Перед моментом свадьбы его письма к Эмме были так наполнены эмоциями, что уместно задать вопрос: Как могли его чувства вспыхнуть так быстро? В июле он в зависимости от того, как интерпретировать факты, а) сначала даже не мечтал о женитьбе именно на ней; или б) в страшном возбуждении хотел на ней жениться. В конце июля он навещает её, у них происходит длинный разговор. Его следующий визит, три с половиной месяца позже, он огорошивает её предложением. Теперь он внезапно впадает в экстаз, пишет напыщенные письма о том, как он с тревогой ждёт дневную почту в надежде, что там будет письмо от неё; как он не может уснуть ночью, думая об их совместном будущем; как " я целый день страстно мечтаю о том, когда мы войдем в дом вместе; как здорово ты будешь выглядеть у камина в нашем собственном доме". Что произошло с этим человеком?
Рискуя выглядеть занудно зацикленным на единственной теме, я обращаю ваше внимание снова на гены. А именно, на различия генетических интересов мужчины и женщины, между которыми не было половых контактов. Предсексуальные гены женщины призывают к осторожности. Привязанность не должна слишком быстро стать всепоглощающей страстью. В то же время генетические интересы мужчины состоят в форсировании событий; в данном случае посредством произнесения слов, от которых может растаять сдержанность женщины. В верхних строчках списка этих слов — намёки на глубокую привязанность и вечную преданность. А ничто не убеждает более, чем чувства привязанности и преданности.
Эти стимулы могут усилиться в зависимости от обстоятельств; одно из них — наличие и интенсивность половой жизни до рассматриваемого момента. Как заметили Мартин Дали и Марго Вилсон, "любое существо, которое находится на пути к полному репродуктивному провалу", должно стараться усилить интенсивность попыток изменить эту траекторию. Что означает: естественный отбор вряд ли был милостив к генам мужчин, чьё стремление к сексу не было усилено длительным отсутствием последнего. Насколько можно судить, Дарвин провёл свои холостяцкие годы без каких-либо половых контактов. Много ли нужно, чтобы так возбудить человека, который так долго воздерживался? Когда «Бигль» пришвартовался в Перу, Дарвин увидел изящных леди, закутанных в одеяния, откуда был виден только один глаз. Он написал тогда: "этот один глаз настолько чёрен и блестящ; излучает такую власть движения и экспрессии, что производит очень мощный эффект". Не удивительно, что когда Эмма Веджвуд оказалась в пределах досягаемости, и у неё можно было видеть всё её лицо, а её тело скоро должно быть его, тогда у Дарвина началось слюнотечение. (Буквально, как это ни странно. См. выдержку из журнала Дарвина в начале этой главы).
Трудно оценить точное соотношение любви и похоти в сердце Дарвина, поскольку свадьба приблизилась; их относительная репродуктивная ценность в нашем эволюционном прошлом широко менялась от момента к моменту (что происходит и сейчас) и от тысячелетия к тысячелетию. За несколько недель до свадьбы Дарвин размышлял в одном из своих научных блокнотов: "Что происходит в уме человека, когда он говорит что любит… Есть ли это слепое чувство, вроде сексуального — любовь — эмоция, как её ни расценивай, зависит ли она от других эмоций?". Этот пассаж загадочен, как и многие другие пассажи в блокнотах Дарвина, но любовь и сексуальные чувства упоминаются вместе, а в предположении о том, что любовь может иметь корни в других чувствах, угадывается главное направление современного дарвинистского взгляда на человеческую психологию. Из чего можно предположить, в тот момент он испытывал более чем один вид чувства к Эмме.
Что чувствовала Эмма? Если верно, что интенсивная заинтересованность мужчины в приближающемся сексе часто согласуется с томительной женской осторожностью, то можно ожидать, что она испытывала несколько менее страстные чувства, чем Дарвин. Да, конечно, есть много факторов, которые могли бы скорректировать это положение вещей в разных случаях, но это — генетическое ожидание: больше женская, чем мужская двойственность в отношении финала. Следовательно, викторианская отсрочка секса до брака теоретически вручала сексуальную власть в течение помолвки женщинам. В то время, как мужчина имел веские причины стремиться к дню свадьбы (в отличие от сегодняшних мужчин), женщина имела причину делать паузу и раздумывать (опять же — в сравнении с сегодняшними женщинами).
Поведение Эммы вполне соответствовало теории. Во время помолвки она предложила отложить свадьбу до весны, в то время как Дарвин хотел зимой. Она сослалась на чувства своей сестры, Сары Элизабет, которая, будучи на пятнадцать лет старше Эммы, всё ещё не состояла в браке и испытывала сложные чувства по этому поводу. Но Эмма в письме сестре Дарвина Кэтрин искренне добавляла, "кроме того, я должна хотеть этого сама". И убеждала: "Дражайшая Кэтти, колёса надо немного замедлить".
Дарвин, привлекая на свою сторону цветистую прозу ("надежда отсроченная весьма терзает моё сердце; называю вас воистину моей женой"), препятствует отступлению медового месяца. Но даже после того, как дата свадьбы была назначена, у него, кажется, ещё оставались некоторые опасения насчёт нежелания Эммы и, возможно, даже её полного разворота; её письма теплы, но далеки от экспансивности. Дарвин написал: "Я искренне молюсь, Вы никогда не разочаруетесь, и я добавлю, что это очень хорошее дело, которое вы должны сделать во вторник". Эмма старалась заверить его, но она не была околдована теми волшебными чарами, коими был околдован он: "Вам не нужно бояться, мой милый дорогой Чарльз, что я не буду столь же счастливой, как вы, и я буду всегда помнить день 29-го как самый счастливый в моей судьбе, хотя, возможно, не столь важный или хороший, как для вас".
