Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд
То, что с помощью своей науки и техники человек устроил на этой земле, на которой он сначала появился в качестве слабого звероподобного существа и где любой индивид его рода вынужден начинать снова в качестве беспомощного младенца – oh inch of nature! – не только звучит как сказка, это является прямо-таки осуществлением всех – точнее говоря, большинства – совершенно сказочных желаний. Все это достояние он вправе считать достижением культуры. Издавна человек формировал некое идеальное представление о всемогуществе и всезнании, которое он олицетворил в своих богах. Им он приписывал все, что казалось ему недосягаемым для него желанием или было ему запрещено. Значит, правомерно утверждать: эти боги были идеалами культуры. Теперь же человек значительно приблизился к достижению этого идеала и сам стал чуть ли не богом. Правда, только в той мере, в какой, согласно общепринятому человеческому мнению, идеалы обычно и досягаемы. Стал им не до конца: в каких-то отношениях вообще не стал, в других – только наполовину. Человек – это, как говорится, разновидность бога на протезах, весьма величественного, когда надевает все свои дополнительные органы, однако те с ним не срослись и порой доставляют ему немало хлопот. Впрочем, у человека есть право утешать себя тем, что это развитие отнюдь не закончится 1930 годом от Рождества Христова. Грядущие времена принесут с собой новый и, скорее всего, непредставимый по масштабам прогресс в этой области культуры, который еще более увеличит богоподобие человека. Однако, учитывая интересы нашего исследования, не будем также забывать, что современный человек при всем своем богоподобии не чувствует себя счастливым.
Итак, мы признаем культуру какой-то страны высокой, если обнаруживаем, что все в ней тщательно и целенаправленно заботится об использовании земли людьми и защите последних от природных стихий, то есть, коротко говоря, полезно для человека. В такой стране реки, грозящие наводнением, регулируются в своем течении, их воды отведены через каналы в те места, где их не хватает. Почва заботливо обработана и засажена подходящими ей растениями, минеральные богатства старательно подаются на-гора и перерабатываются в нужные орудия труда и механизмы. Средства передвижения многочисленны, быстры и надежны, дикие и опасные звери искоренены, разведение прирученных домашних животных процветает. Но мы можем предъявить культуре и другие требования и – что примечательно – надеемся встретить их реализованными в тех же самых странах. Как бы собираясь отречься от воздвигнутого сначала критерия, мы приветствуем в качестве признака культуры, если видим, что забота человека обращена и к вещам, ни в коем случае не являющимся полезными, кажущимися скорее никчемными, когда парки, необходимые городу в качестве площадок для игр и хранилищ чистого воздуха, располагают еще и клумбами, или когда окна квартир украшены горшками с цветами. Скоро мы замечаем, что такой же бесполезной категорией (уважения к ней мы также ожидаем от культуры) является красота; мы настаиваем, чтобы культурный человек почитал красоту при встрече с ней в природе и создавал ее в вещах, насколько позволяет умение его рук. Перечень весьма далек от того, чтобы исчерпать наши притязания к культуре. Мы жаждем увидеть также признаки чистоплотности и порядка. Мы невысоко оцениваем культуру английского провинциального города времен Шекспира, когда читаем, что перед его отчим домом в Стратфорде находилась высокая куча навоза. Мы негодуем и называем варварством, то есть антиподом культуры, вид дорожек Венского леса, замусоренных выброшенными бумажками. Неопрятность любого рода представляется нам несовместимой с культурой. Требование чистоплотности мы распространяем и на человеческое тело, с удивлением узнавая, какой дурной запах обычно источала особа Roy Soleil – «короля-солнца», и качаем головой, когда на Изола-Белла нам показывают крошечный тазик для умывания, которым Наполеон пользовался во время своего утреннего туалета. В любом случае мы не удивляемся, когда кто-то критерием культуры открыто провозглашает употребление мыла. Аналогично обстоит дело с порядком, который совершенно так же, как и чистоплотность, целиком относится к творениям человеческим. Однако в то время, как на чистоплотность в природе не приходится рассчитывать, порядок, напротив, копирует природу; наблюдение повторяемости в гигантских астрономических процессах предложило человеку не только образец, но и первую точку опоры для внедрения порядка в свою жизнь. Порядок – это разновидность навязчивого повторения; будучи единожды установленным, он определяет, где и как следует что-то делать, чтобы в сходном случае избежать промедления и колебаний. Благотворное действие порядка совершенно бесспорно, он позволяет человеку наилучшим образом использовать пространство и в то же время экономит его психические силы. Вполне правомерно было бы ожидать, что порядок установится с самого начала и без всякого принуждения, и приходится удивляться, что этого не случилось, а напротив, человек проявляет в своей работе природную тягу к небрежности, беспорядочности и безответственности. И лишь с немалым трудом может быть приучен подражать небесным образцам.
Красота, чистоплотность и порядок явно занимают особое положение среди требований культуры. Никто не станет утверждать, что они столь же жизненно важны, как и овладение природными стихиями или другие факторы, с которыми нам еще придется познакомиться, но все же никто не пожелает без сожаления поступиться ими как чем-то второстепенным. То, что культура печется не только о пользе, демонстрирует уже пример с красотой, которую мы не можем себе позволить затерять среди прочих запросов культуры. Польза порядка вполне очевидна; касательно же чистоплотности мы обязаны иметь в виду, что ее требует еще и гигиена, и можно предположить, что понимание этой взаимосвязи было не совсем чуждо людям даже до эпохи научной профилактики
