Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение - Бен Кейв
Это рассказ о моих пациентах и обо мне. Это книга о том, чему мы научили друг друга и как этот опыт изменил меня.
Это книга о том, что касается всех нас, и о том, чего мы больше всего боимся.
Дом с видом на Лейквью, двадцать пять лет спустя
Мой кабинет невелик, но именно там я провожу бóльшую часть своего времени, если не осматриваю пациентов в отделении. Здесь я нахожусь и сейчас, окруженный записями, сделанными на протяжении всего времени, что я работаю в судебной психиатрии.
В ЭТОМ ОТДЕЛЕНИИ ЛЕЧАТ ПРЕСТУПНИКОВ С ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ, ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ РАНЬШЕ НАЗЫВАЛИ НЕВМЕНЯЕМЫМИ ПРЕСТУПНИКАМИ.
Здание больницы окружено пятиметровым забором, глядя на который сразу понимаешь, где именно ты находишься, если вы, конечно, представляете, что такое пять метров, – а это, к слову, почти на метр выше двухэтажного автобуса.
Когда больницу только строили, местные жители выступали против такого соседства. Я же в момент, когда рассматривалась заявка на планирование, стригся и брился в местной парикмахерской.
– Это отвратительно, если хотите знать мое мнение, – сказал парикмахер. – Нам здесь такое не нужно. Это приличный район. – Он покрыл пеной мою щетину. – Итак, чем вы занимаетесь?
Я бы ответил, если бы не острая бритва у моей шеи.
На самом деле охраняемое подразделение всегда работало тут, правда, оно было меньше, чем сейчас, но тем не менее функции выполняло те же. При этом местные жители практически о нем не думали.
Мой кабинет – это унылая каморка с серо-пепельными стенами: письменный стол с одной стороны, книжный шкаф – с другой и два больших картотечных шкафа, обрамляющих окно, выходящее на теннисный корт.
Бухгалтеры поймут, о каком цвете я говорю. В помещения со стенами точно такого же оттенка, случается, попадают их клиенты, когда они получают неожиданно большой налог. Врачи в отделении неотложной помощи знают его по пепельному выражению лиц у жертв сердечного приступа, когда их только что увезли на машине скорой помощи от того самого бухгалтера.
Даже вертикальные жалюзи, закрывающие теннисный корт, серые – чуть темнее, чем картотечные шкафы, скорее цвета мокрого асфальта, но все равно серые. Последний раз я опускал жалюзи шесть или семь лет назад, тогда еще отвалилась одна из вертикальных половинок. Теперь там зияет щель, и я всегда обещал себе, что прикреплю отвалившуюся планку обратно, но так и не сделал этого. Всегда находились дела поинтереснее.
Кресло, которым я пользуюсь, похоже на большинство офисных стульев на ножке и пяти маленьких колесиках. Спинку и сиденье можно регулировать – вверх, вниз, вперед и назад. Одно из колесиков постоянно поворачивалось не в ту сторону всякий раз, когда я проталкивался от стола к картотечному шкафу, и стул буксовал, как неподатливая тележка из супермаркета. Поэтому я снял сломанное колесико.
Я думаю, я немного похож на свое кресло. Оно все еще шатается, но теперь более предсказуемо, и я знаю, как правильно его сбалансировать. Сиденье, кстати, не серое, а темно-бордовое. Я не знаю почему, но это немного тревожит.
Вид на теннисный корт совсем не такой, как вы могли бы себе представить. Последний раз им пользовались двадцать лет назад, и с тех пор он находится в состоянии благородного упадка. Иногда тихими вечерами, когда я работаю допоздна, мне кажется, что я слышу призраков из предыдущих поколений игроков: вот пациент, разминающийся перед сетом со своим врачом. Они обмениваются милыми шутками типа: «Доктор, как вы думаете, мой Эдипов комплекс пройдет, когда отец умрет? Кстати, классный удар».
Теперь вместо этого поля переполненная автостоянка, вся в колдобинах и лужах. И на дворе не нежный летний вечер, как пятьдесят лет назад, а холодное серое утро: едва светает, и завтра мой последний день в Лейквью.
Я слышу знакомые шаги Энтони за моим окном и мельком вижу его сквозь щель в жалюзи, он со стажером входит в здание. Я не уверен, что работал бы здесь, в больнице Святого Иуды, если бы не Энтони. Он был лучшим из коллег и лучшим из друзей.
– Суд был очень впечатлен моими показаниями, – слышу я его слова. – Не часто удается добиться признания невменяемым, особенно так быстро. Он жуткий параноик. Давайте увеличим дозу оланзапина до двадцати миллиграммов и попробуем дать ему немного клоназепама – двух миллиграммов должно хватить.
Мой взгляд возвращается к ржавому, гниющему ограждению вокруг теннисного корта. Оно резко контрастирует с плотным забором вокруг отделения – тот бетонный монолит напоминает всем, что это место особенное, здесь врачи задерживают пациентов и ограничивают их свободу.
В МЕДИЦИНЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ДВЕ ОТРАСЛИ, В КОТОРЫХ ПАЦИЕНТОВ ДЕРЖАТ ВЗАПЕРТИ ПРОТИВ ИХ ВОЛИ – ЭТО ИНФЕКЦИОННЫЕ ОТДЕЛЕНИЯ И ПСИХИАТРИЧЕСКИЕ.
Высокий забор охраняет и тех, кто внутри, и тех, кто снаружи, – пациенты надежно закрыты от внешнего мира, а местные жители защищены от пациентов. Если не знать, что перед нами больница, то можно подумать, что это тюрьма. Каждый день я принимаю по пятнадцать пациентов, лежащих здесь в стационаре. У десяти из них шизофрения, у двоих – биполярное расстройство, а у остальных – смешанный набор нарушений: сложности при обучении, расстройство аутистического спектра, черепно-мозговые травмы или неврологические заболевания. У многих в анамнезе имеется злоупотребление психоактивными веществами – алкоголем, кокаином, крэком, амфетамином или героином, – и у большинства какое-либо расстройство личности. В целом пациенты молоды и содержатся под стражей в соответствии с Законом о психическом здоровье (англ. Mental Health Act, MHA).
Снова раздаются шаги, на этот раз в коридоре. Я знаю, как ходят все мои коллеги, и поэтому готов увидеть в дверях лицо Элейн. Она главная медсестра и моя самая любимая сотрудница. Ее рост – всего метр пятьдесят, тело как спичка, косички, и в опасной ситуации я не хотел бы работать ни с кем, кроме нее. Однажды я видел, как она уговаривала остановиться психопата, вооруженного ножом. Он был профессиональным боксером, он весь вспотел от гнева и был готов к бою, но она превзошла его в каждом раунде.
Она пристально смотрит на меня.
– Как дела, Бен?
Я пытаюсь безразлично пожать плечами.
– Все хорошо. А у тебя?
Она не отвечает. Она никогда не отвечает.
– Ты уже был в отделении?
– Нет. Я пришел пораньше, чтобы забрать записи.
– Значит, сегодня последний день?
– Завтра, – поправляю я ее. – Я попрощаюсь завтра.
Она стоит там одно мгновение, вероятно раздумывая, что сказать. Оглядывает мой кабинет, рассматривая наполовину упакованные коробки, и ее взгляд останавливается
