Александр Секацкий - Прикладная метафизика
Гостю, наблюдающему за философскими кульбитами обыденного рассудка, полезно знать следующее. Не надо бояться обидеть присутствующих невольным обобщением — к обидам такого рода компания философствующих соседей практически не чувствительна. Зато попытка оправдания любой ограниченности, обнаруженной на территории здравого смысла, вполне может оказаться обидной. Интеллектуальная услуга по поиску обоснований весьма скромного места в мире, занимаемого участником философствующей компании, скорее всего будет с негодованием отвергнута. Перед нами разновидность «ложной помощи», одна из самых типичных ошибок, совершаемых сознанием сострадающей интеллигенции.
В середине XIX века с соответствующим недоразумением постоянно сталкивались народники. Выражая, к примеру, солидарность с проститутками, революционеры-демократы всячески доказывали их невиновность в собственном незавидном положении, обличали несправедливо устроенное общество, вынуждающее беззащитных женщин торговать своим телом. Степень сочувствия доходила до того, что вынужденная проституция представала чуть ли не в качестве образца добродетели. Ответом им было недоумение и неожиданная (разумеется, только на первый взгляд) враждебность «сочувствуемых».
Дело в том, что каждая в отдельности взятая проститутка отнюдь не собиралась отождествлять себя с сообществом. В ее самосознании проститутками являются другие — и поэтому она искренне осуждает проституцию как явление. Сама же она есть абсолютное исключение, не имеющее с явлением ничего общего, например, жертва несчастного случая. На уровне житейской мудрости (т. е. в пределах безусловной компетенции здравого смысла) сочувствуемая соблюдает все цеховые предосторожности, она спокойно обсуждает деловые вопросы в компетентном разговоре с подругами, но в социально-философских обоснованиях и оправданиях явления проституции невинная жертва себя все равно не узнает. Зато она легко узнает себя в благородной героине латиноамериканского сериала или женского романа.
Женщины, прибегающие к абортам, могут всей душой осуждать их как явление. Моральное ханжество им и сподручнее и ближе, чем цинизм или философская привычка делать действительное разумным. Их собственная принадлежность к осуждаемой группе извне может быть совершенно очевидной, но изнутри эта принадлежность в упор невидима. Поэтому нет и необходимости ее как-то оправдывать. В этом и других подобных случаях срабатывает предохранительное слепое пятно, которое Жак Лакан назвал «meconnaisanse» («неузнавание»). Обилие слепых пятен всегда подскажет бывалому путешественнику, на какой территории он находится. Здесь, почти не зная исключений, действует принцип, сформулированный даосским философом Ян Чжу: «Каждый думает, что он не каждый». Здравомыслящий сосед не просто так думает, но и наивно выдает себя в первой же попытке философствования. «Несчастное сознание» не принимает участия в суждениях здравого смысла, что, собственно, и позволяет скрасить несчастное бытие. Слепое пятно наилучшим образом выполняет функцию защиты от житейских неурядиц, и только незваный гость, начисто лишенный понимания происходящего, может приставать со своими назойливыми, никому не нужными прозрениями.
В книге «Бытие и ничто» Сартр описывает официанта. Движения официанта отшлифованы до блеска, его приветливость и, одновременно, незаметность создают оптимальную степень комфорта для посетителей. Может даже показаться, что официант наслаждается своей вышколенностью и профессионализмом, гордится полным слиянием с ожиданиями клиентов. На самом деле, согласно Сартру, официант наслаждается чем-то прямо противоположным, а именно: пропастью между унизительной ролью прислуживающего и сокровенной душевной глубиной, которую он безошибочно распознает в себе.
Посетителям и в голову не приходит, с кем они в действительности имеют дело: они попросту одурачены хорошим актером, и в этом дополнительный источник наслаждения для него. Такова позиция обыденного рассудка — впрочем, напрямую не обсуждаемая на философских посиделках. Эта позиция помогает официанту успешно справляться с работой. Если бы бедняга вдруг «прозрел» и увидел ничтожность занимаемого им места в мире, он, конечно, сделал бы шаг в сторону собственно философии. Но при этом оказался бы на промежуточной территории несчастного сознания, потерял бы свою уверенность, а вместе с ней и профессиональный лоск. Обретенное прозрение продвигает на шаг, но при этом воистину умножает скорбь, поскольку переводит из четного состояния сознания с собственной самодостаточностью в промежуточное «нечетное», а следующий уровень самодостаточности расположен далеко и добраться до него суждено заведомо немногим.
В принципе, архипелаг одиночных сознаний, независимо от того, в каком океане он находится, всегда влечет к себе странствующего философа. Но знаток-ценитель, обладающий вкусом к путешествиям, найдет для себя немало интересного и в тщательном исследовании провинции здравого смысла. При этом правильная форма любопытства будет щедро вознаграждена. Если не останавливаться на уровне презрения — а это предельная степень дистанцирования для сартровского официанта, — можно добиться более глубокого понимания. Следующая за презрением степень дистанцирования — умиление. Оно является интегральным впечатлением от попыток здравого смысла заниматься философией.
Вот старушка, моя соседка по коммунальной квартире, роется в чулане. Она ищет веревку, чтобы развесить выстиранное белье. При этом она бормочет про себя какие-то слова — в них стоит вслушаться.
— И куда это подевалась моя веревочка? Ведь только что был моток, сама давеча сматывала… И куда же он делся? Не иначе как бесы попрятали. Вишь, нечистая сила как разгулялась.
Разве не восхитительна эта непоколебимая уверенность старушки в том, что ее заваленный барахлом чулан является вполне подходящей мишенью для нападения космических сил зла и искушения? Бесам и прочим порождениям ада больше нечего делать, кроме как прятать моток веревки…
Данный пример характеризует очень важное свойство повседневности, имеющее самое непосредственное отношение к попыткам философствования на уровне шурина и деверя. Свойство это можно назвать естественной манией величия, предшествующей «разумному эгоизму» Гельвеция. Нашим соседям не требуется никаких дополнительных усилий, чтобы ощущать себя центром Вселенной. Им вовсе нет нужды оправдывать свою убогость, столь явственно видимую со стороны. Нет нужды примиряться с ничтожностью или снисходительностью других к этой ничтожности. Сотни томов, преисполненных сострадания к сирым и убогим, к труженикам, в поте лица добывающим хлеб свой, к угнетенному пролетариату, не интересуют компанию соседей в качестве темы для философствования. В своем политическом сознании (в той мере, в какой оно входит в компетенцию здравого смысла) обитатели этой провинции, конечно, поддержат тех, кто им больше посулит, но философские заискивания бьют мимо цели: я тут совершенно ни при чем. Иное дело расположение созвездий и небесных светил — в них как-то просматриваются контуры моей судьбы и предзнаменования относительно предстоящего важного дела (например, покупки коровы, как сказал бы Гегель). Астрология в форме зодиаманиакальности является прямой производной естественной мании величия и в силу этого бессмертна — независимо от изменчивости ее исторического статуса.
Разумеется, в основных своих проявлениях философские выкладки здравого смысла вполне прогнозируемы и трудность соучастия в них для гостя в немалой степени объясняется быстро наступающим самопроизвольным оскучнением (что и вызывает уже упоминавшееся автоматическое отключение внимания). Тем не менее, если любопытство и благосклонность не покидают исследователя, возможность неожиданной находки сохраняется. Попадаются и настоящие жемчужины житейской мудрости.
Вспоминается случай, связанный с периодом службы в советской армии. Мы, призывники из города Фрунзе, попадаем в учебку, где предстоит пройти курс молодого бойца. Нас около десятка человек, мы идем по длинному коридору, ведомые бравым сержантом. Время от времени навстречу попадаются дембеля, ободряющие нас традиционным приветствием: «Салаги, вешайтесь!» Один из них интересуется, откуда призыв.
— Откуда-то из Казахстана, — отвечает сержант.
Заинтересовавшийся вдруг дембель останавливается и уточняет у моего спутника:
— Слушай, друг, ты не из Кустаная?
В его голосе смесь нетерпения, надежды и авансированной доброжелательности. Это не удивительно, ибо в армии существует поверье, что тебя отпустят домой, как только придет замена — земляк, призывник из твоего города или района.
Сосед останавливается и начинает оправдываться:
