Алексей Рощин - О «дедовщине»: взгляд социального психолога
А причина проста. Она — в изначальной абсурдности самой идеи «гауптвахты» как «внутренней армейской тюрьмы». Ведь суть тюремного заключения — в ограничении/лишении свободы. Задумаемся: можно ли лишить кого-то того, чем он изначально не обладает?
Солдат/матрос, как участник ГПЧ, несвободен изначально. Его возможности свободного перемещения и принятия самостоятельных решений ограничены уже самим фактом его пребывания на срочной военной службе. Но, помимо этого, его членство в ОПЧ армейского типа накладывает на него уйму дополнительных обязанностей: отбывать наряды, заниматься строевой, физической и прочей подготовкой, выполнять различные приказы старших по званию… Будет ли в этой ситуации его простое «заключение в тюрьму» реальным НАКАЗАНИЕМ? Вопрос риторический.
Солдат «лишается» свободы, которой он и не имел, зато временно исключается из жесткой структуры «своей» ОПЧ, принуждающей его к действиям, выполнять которые он вовсе не стремится… В такой форме очень многие восприняли бы «губу» как своего рода курорт, отдых!
И поэтому армейское руководство, по сути, было вынуждено ПРИСПОСАБЛИВАТЬ «губу» к тому, чтобы она реально воспринималась как НАКАЗАНИЕ. Ибо только так механизм «ареста на гауптвахте» превращался в системный механизм — в реальное средство, способное обеспечивать работу системы в целом…
Мы подходим к еще одному крайне важному для понимания всей картины обстоятельству. Суть его парадоксальна: оказывается, что воинский командир КРАЙНЕ ОГРАНИЧЕН в наборе средств воздействия на солдата.
Звучит сие странно. Мы привыкли думать, что армейские Уставы дают офицерам поистине безграничные средства воздействия на подчиненных им военнослужащих. Ведь только в Армии есть понятие «приказа» — как команды, которая обязательна для исполнения и не подлежит никакому обсуждению. Зачем, казалось бы, офицеру какие-то средства воздействия на подчиненных? Он приказал — они обязаны выполнять! А если что — вон, еще недавно даже арестовать мог… А в военное время — вообще расстрелять на месте.
Тем не менее, ограниченность средств командира — несомненный факт. Дело в том, что солдат изначально слишком многого лишен, слишком ограничен в своих возможностях; проще говоря, сильно «депривирован». Его нельзя поощрить деньгами — «деньги солдату не положены»; его мало привлекает карьерный рост — ибо рост этот возможен только в рамках ОПЧ: на ограниченное число ступеней и, главное, в организации, в которой солдат вообще не стремится БЫТЬ ни в каком качестве.
Не работает в должной мере и обычный механизм (скажем, в корпорации) «минимизации поощрения»: солдату нельзя «сократить жалованье» (он и так почти ничего не получает), «понизить в должности» (он и так ощущает себя в самом низу социальной лестницы). Конечно же, смешно в армейском контексте говорить о таком СТРАШНОМ для практически любой ДОБРОВОЛЬНОЙ организации механизме, как отчисление (увольнение) или хотя бы угроза этого отчисления (то, что на корпоративном языке называется «выговор»).
А в итоге остаются только самые простые, примитивные, ПЕРВОБЫТНЫЕ механизмы ПРИНУЖДЕНИЯ: ограничения в сне, еде, отдыхе; изнурительные физические нагрузки; наконец, просто физическая боль.
Однако заметим, что практически ВСЕ «первобытные механизмы», перечисленные выше, находятся уже за рамками закона. Перед «руководящим составом» ЛЕГАЛЬНОЙ ОПЧ встает непростая дилемма — как выполнять свои обязанности и при этом по возможности не становиться ПРЕСТУПНИКОМ? Один из способов «решения проблемы» — наиболее радикальный и в то же время официальный (т. е. в рамках ОПЧ) — описан нами выше: это выделение из армейской структуры специальной, официально оформленной, но действующей «на грани и за гранью фола», структуры, предназначенной исключительно к реализации на практике «первобытных форм принуждения».
Тут поясним: обычно «губа» — это некое отдельное подразделение, своего рода «изгой» в армейском «строю». На «губу» посылают — т. е., к примеру, из различных частей и подразделений армии или флота периодически отправляют самых «проштрафившихся» в некий Центр, иной раз — за десятки километров. Такая «экстерриториальность» очень способствует «эффективной работе»: к примеру, знаменитые «охранные взводы» или «роты» не могли бы чувствовать себя так вольготно, если бы им приходилось служить бок о бок с солдатами, уже испытавшими на себе все прелести «губы». Ночь длинна…
Однако ясно, что самая жестокая «губа» не решает проблемы в целом. А проблема такова — как ЗАСТАВИТЬ солдат подчиняться? Неужели командирам все же начать применять насилие самим? В нашумевшем минувшей осенью «деле» о побеге из части двух солдат-близнецов промелькнуло одно любопытное сообщение: будто бы тот «близнец», который выжил (напомню, что второй брат-дезертир застрелился в окруженном спецназом доме) успел сказать журналистам, что командир их подразделения имел обыкновение избивать солдат собственной бейсбольной битой…
Его слова, конечно же, были тут же опровергнуты пресс-службой Министерства Обороны («факты не подтвердились»), а сам дезертир-убийца где-то сгинул в недрах карательной армейской судебной машины. И кстати — не является крайне показательной готовность нашего МО пожертвовать даже любимой «губой» — лишь бы только не допустить суды на территории воинских частей?
Я все ж думаю, что личное насилие господ офицеров — далеко не обязательная деталь, и свидетельствует скорее о разложении армии… Системный механизм «на каждый день» — несколько иной.
Мы вплотную подходим к теме. Вскоре мы опишем «социально-групповой» механизм, который я торжественно (в честь великого русского психолога Л.Выготского) назвал «интериоризация принуждения».
Глава 3. Армия мирного времени
Необходимо обозначить еще один чрезвычайно важный момент, на который обычно почему-то не обращают внимания. Речь идет о специфике той «организации принудительного членства», в которую направляют для «прохождения службы» миллионы граждан страны каждые полгода.
Да, данная ОПЧ называется «армия», но армия весьма необычная: это — армия мирного времени. Армия, которая не воюет. Что же она делает? Она «находится в готовности».
На самом деле разница между воюющей армией и «армией мирного времени» КОЛОССАЛЬНА именно в социально-психологическом смысле. Данное различие определяет разницу в мотивации и понимании сути внутригруппового взаимодействия для самой многочисленной категории ее членов — солдат. Суть его можно выразить так: солдаты воюющих армейских подразделений ощущают жизненно обусловленную взаимозависимость; солдаты подразделений мирного времени практически никакой взаимозависимости не ощущают.
Например, солдат боевого подразделения не может быть равнодушен к тому, как владеет оружием его товарищ по отделению или взводу: содержит ли он в порядке свой автомат, хорошо ли стреляет и т. д. Он также ЖИЗНЕННО заинтересован в его выносливости, способности четко понимать и выполнять приказы, наконец, в готовности к солидарным действиям в экстремальной обстановке (в бою). Ведь, если кто-то из товарищей по оружию «даст слабину» в реальном бою, это может оказаться фатальным не только для него, но и для всего подразделения.
Точно так же солдат, служащий в боевом подразделении, имеет реальную мотивацию заботиться и о собственной боевой подготовке — так как понимает, что от этого в значительной степени зависит его жизнь.
Напротив, солдату мирного времени, вообще говоря, совершенно все равно, как и куда стреляет, далеко ли бегает и хорошо ли понимает командира любой из его «товарищей» по подразделению. Это — забота командира (он же — надзиратель за функционированием «группы принудительного членства»). Солдат понимает, что в его жизни ничего не изменится от того, насколько успешным в «боевой и политической подготовке» будет его подразделение в целом и каждый из его собратьев в отдельности — поскольку сама «боевая подготовка» для него — во многом навязанная и непонятная, «ненужная для жизни» абстракция.
В данном случае особенно показательна именно СРАВНИТЕЛЬНАЯ сила мотиваций. В армии воюющей — сохранение собственной жизни и жизни «боевых друзей», в армии мирного времени — в лучшем случае стремление получить похвалу в приказе или «Благодарственное письмо» от командования на родину.
Таким образом, мы видим, что при всем внешнем сходстве (Уставы, форма, командиры, оружие, атрибутика и т. п.) армии мирного и военного времени ПРИНЦИПИАЛЬНО РАЗЛИЧНЫ. По сути, это две совершенно разные организации с точки зрения участников (при том, что обе, как ни странно, являются ОПЧ). Различие, в строгом смысле слова можно назвать жизненным; то есть в одном случае внутреннее понимание смысла групповых действий исходит из осознания УГРОЗЫ ЖИЗНИ, а в другом — нет.
