Алексей Меняйлов - Катарсис. Подноготная любви (Психоаналитическая эпопея)
В это время за окном раздался истошный вопль, напоминающий не то предсмертный крик, не то истерические взвизгивания бездарной актриски, взявшейся изображать страстную близость.
— А!.. И-а!.. Иа!.. а!.. а!.. а! — была весна, и это был ишак.
— Можно и такую, — голос был совершенно серьёзен, — и так будет орать, и как хочешь будет орать. Что скажем, то и будет делать.
Ал, наверное, отказывался, но что говорил, он сам не понимал или не слышал. Потом, как-то вдруг, из ниоткуда, надвинулся глаз человека с костистым лицом:
— Рустам-ака, — сказал он, видимо, указывая на главаря, — всё может. Рустам-ака — это всё. Или ты ещё не понял?
Но Ал уже понял всё. И если что ещё оставалось непонятным, так это то, каким образом отсюда ему удастся выбраться. Живым. Он один, а этих — вон сколько. Но самое опасное — совсем трезвый, полностью себя контролирующий, главарь…
Голова у Ала вдруг разом прояснилась, и сквозь плывущий и как бы мерцающий воздух он будто заглянул в душу человека с костистым лицом, будто проник в него — и понял, почему тот так старательно прятал глаза свои от Ала: расползшаяся по душе смерть пыталась остаться незаметной. Смерть всегда пытается остаться незаметной, в особенности для тех, кто хотел бы понять чт`о есть что в этой жизни. Впрочем, незаметной лишь до времени…
Неожиданно Джамшед откинулся назад, на спину, глаза его обессмыслились и нос заострился, как у трупа.
— Не выключай свет, Ал! — одними бескровными губами просипел он. — Не выключай свет! Не выключай, я тебя умоляю!!
— Почему?
— Боюсь! Боюсь! Страшно мне!.. Видишь на потолке яйца? Это змей их отложил. Змей! Страшно! Боюсь! Мамочка, как страшно! О-о-о!.. Видишь яйца?
Ал посмотрел на потолок, а потом в обессмыслившиеся глаза Джамшеда. Змей был. Но в нём, в Джамшеде.
— Нет на потолке ничего.
— Боюсь! Страшно! Приползёт за своими яйцами, вдруг на меня упадёт? И — за горло! Боюсь! Ведь у змея — яйца… — задыхаясь от ужаса, катался по полу и хрипел Джамшед.
— А что это наш гость ни в чём нас не поддерживает?— раздалось знакомое идиотическое подхихикивание учителя. — Не выпьет, не покурит с нами, ни чего другого… Русский — и не пьёт? Как это может быть, чтобы русский... ? — И опять идиотически захихикал и, казалось, смех его, придавливая, наваливался даже из его раскосых глаз…
Появились ещё лица и ещё…
— А в самом деле, почему? Выпей! Выпей! Покури, русский!
«Началось…» — вздохнул Ал. А вздохнул потому, что не рассказывать же им, обкуренным, про то, что для него, наоборот, чем меньше в жизни неестественностей, тем больше полнота радости жизни. Но не ответить вовсе было невозможно:
— Мне нельзя: лечить не смогу.
— Ты — врач? Врач чего? Лечишь чего?
— Психотерапевт. Людей лечу. Семьдесят процентов болезней — от психики. Вместо того чтобы, скажем, операцию сделать, — достаточно с человеком поговорить. Это и есть — психотерапевт.
— Психотерапевт?.. А где на таких учат?
— В университетах. Но не во всех. В вашем республиканском, скорее всего, — нет. А в московском — да. Или — в медицинском. А потом два года ординатуры, — неизвестное для кишлачных слово «ординатура» должно было подействовать завораживающе.
— А ты где учился?
— В университете, — подчёркнуто ровным голосом, чтобы бандиты не догадались об обмане, сказал Ал. Обман же состоял в том, что ни в каком специальном учебном заведении психологии и психотерапии Ал не учился. Высшее образование у него было, но другое, техническое. Разумеется, волею судьбы став писателем, он прочёл труды и Фрейда, и Юнга, и Фромма, и Адлера, и Бёрна, и Бехтерева, и Хаббарда, и Карен Хорни, и Ганнушкина — всех и не перечислишь. Словом, всех в глазах публики авторитетных, но друг с другом не согласных и не согласующихся психологов и психотерапевтов. А потому теория — часто лишь теория, к практике она может не иметь никакого отношения. Практическая же психотерапевтическая подготовка у Ала к тому времени ограничивалась двумя-тремя часами беседы с практикующим психотерапевтом, который и разъяснил Алу основы поразительного метода, который как прекрасный цветок иногда распускался в каждом народе и в каждую эпоху, хотя и под разными названиями. Скажем, свою версию этого метода Стивен Хеллер в своей книге «Монстры и волшебные палочки» называет «перестройкой бессознательного». Живший задолго до Стивена Хеллера Лев Толстой, описывая этот метод в своей гениальной «Смерти Ивана Ильича», и вовсе никак его не называет, что наводит на некоторые размышления. Но, повторяем, названий этому до странности мало распространённому среди населения методу существует, очевидно, множество. Пара часов пояснений, пусть даже к гениально простому методу, — это, согласитесь, немного, и поэтому игра Ала с бандитами может показаться чрезмерно рискованной, неоправданно опасной. Действительно, представьте себе, что бы эти люди, вернее нелюди, сделали бы с Алом, окажись он несостоятельным как врачеватель? Что бы они сделали с человеком, который случайно оказался в горах, где за него некому заступиться? Представили? Ну так тем более интересен метод, овладев которым всего за пару часов, человек не робеет даже в незнакомых горах, среди банды выродков, делающих деньги на чужой смерти.
— Столичный университет — самое лучшее в этом смысле учебное заведение, — продолжал импровизировать Ал, — его я и закончил. Так что, если владеть правильными методами, можно вылечить, по меньшей мере, девяносто процентов заболеваний. В особенности, у женщин.
— Женщин? — оживился главарь.
Распознав в голосе главаря особую нотку, все лежавшие и сидевшие на полу немедленно притихли. Только один лежавший навзничь остановиться не мог и что-то тихо бубнил.
— Женщин?.. Значит, лечишь женщин!..
«Жена!— вдруг вспомнил Ал. — Сжавшаяся, как будто под ударом… И потому в постели у них, явно, трудности…»
Действительно, жена у главаря была конституционально чувствительна к психоэнергетическим травмам, которых в таком окружении она, очевидно, получила множество. Но её же можно вылечить! Прямо сейчас! Это же возможность вывернуться, и какая возможность!!
— Да, лечу. Вот у вас — жена. В ней есть что подлечить. Кое-что.
— Кое-что? О… Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил главарь. — Знаешь… Но откуда?
Ал пожал плечами.
— Так вот, чтобы иметь возможность помогать таким, как она, мне надо быть внутренне неосквернённым. Никакой водки и никаких наркотиков. Так что я ничего ни пить, ни курить не буду. Ничего — чтобы и её здоровье было беспорочным. Кстати, даже если я всего 15 минут с ней позанимаюсь, вы сразу же почувствуете, что она… э-э-э… изменилась. Но мне нужно, чтобы в комнате никого не было. Будут мешать.
— Они сейчас выйдут, — медленно, отчётливо проговаривая слова, произнёс главарь, и коротко приказал на непонятном Алу языке.
Комната немедленно опустела. Последним вышел сам главарь.
— Надо раздеваться? — войдя, тихо спросила жена главаря и, легко дотронувшись до верхней пуговицы красивого халата, расстегнула её.
Бархатно нежный голос, быстрый женственный взгляд тёмных карих глаз, такой, по которому одному уже можно было догадаться о её природной, но до сих пор подавляемой страстности, маняще нежные ресницы, скромно опущенная голова и великолепная фигура, мягкая, струящаяся в плавных переходах, но в руках такого мужа податливая явно не столько от движения внутреннего огня, сколько от особенностей обращения с ней, — вот какой женщиной безуспешно пытался овладеть главарь! Такая наверняка заставила бы сжаться не одно христианское сердце. Если бы, конечно, глазам счастливца судьба даровала возможность хоть раз её увидеть. А грудь! Самое главное — это была роскошная грудь, и верхняя пуговица халата уже была расстегнута.
— Надо раздеваться? — вновь, покорно опустив манящие ресницы, спросила она и дотронулась до следующей на груди пуговицы. Бархатно-карие глаза искали согласного взгляда Ала.
— Не надо, — сглотнув комок в горле, сказал Ал. — Ложитесь так.
Женщина, не застегнувшись, послушно скользнула на постель и, приоткрыв губы, посмотрела на Ала.
— Так. Глаза закройте… Хорошо. Расслабьтесь… Чтобы нигде в теле не было напряжения… Так… У вас ноги напряжены. Расслабьте их, не напрягайте.
Женщина послушно чуть раздвинула ноги.
— Так… Руки… Осмотрите — внутренним взором — их внимательно… Хорошо… Теперь лицо… Нет ли где зажимов… Так. А теперь скажите: откуда вы так хорошо знаете русский?
— А он меня сюда из города взял. А пока у отца жила — училась. Техникум закончила. Русский.
— Понятно. Хорошо… У каждого человека его проблемы в подсознании отображаются в виде геометрических форм, то есть виден некий предмет. Сейчас вы свои проблемы и увидите. Итак, что вас беспокоит больше всего? В виде чего это? И где?
