Забытый язык - Эрих Зелигманн Фромм
Взгляды Канта сходны с теорией сновидений Вольтера. Он тоже полагал, что во сне нам не являются видения или священные озарения. Сновидения «просто вызваны расстроенным желудком». Однако Кант также утверждал и следующее:
«Я скорее предполагаю, что эти представления во сне могут быть более ясными и более широкими, чем даже самые ясные во время бодрствования, так как этого нужно ожидать от такого деятельного существа, как душа, когда внешние чувства находятся в состоянии полного покоя. Правда, так как тело человека в это время не ощущается, то при пробуждении отсутствует сопровождающая его идея, которая при предшествовавшем состоянии мыслей, принадлежавших одной и той же личности, могла бы прийти на помощь сознанию. Действия лунатиков, которые иногда в этом состоянии обнаруживают больше ума, чем обычно, хотя они ничего об этом не помнят при пробуждении, подтверждают возможность того, что я предполагаю относительно глубокого сна. Напротив, сновидения, т. е. представления спящего, о которых он вспоминает при пробуждении, сюда не относятся, потому что тогда человек спит не полностью; в какой-то степени он ясно воспринимает и вплетает действия своей души во впечатления внешних чувств. Вот почему он потом их вспоминает отчасти, но и в них он находит одни только дикие и нелепые химеры, какими они должны быть, так как в них идеи фантазии и образы внешних чувств перепутаны между собой»[32].
Гёте также подчеркивает увеличение нашей способности к рациональному мышлению во сне. Когда Эккерман рассказал ему о своем поэтическом сновидении, Гёте заключил: «Как видите, музы являются нам и во сне, да еще осыпают нас милостями; не станете же вы отрицать, что в состоянии бодрствования вам бы не удалось придумать нечто столь изящное и своеобразное».
Во сне не только сила воображения больше, чем во время бодрствования, но и врожденные устремления к здоровью и счастью проявляются сильнее: «В человеческой природе заложены чудодейственные силы, и когда мы никаких радужных надежд не питаем, оказывается, что она припасла для нас нечто очень хорошее. Бывали в моей жизни периоды, когда я засыпал в слезах, но во сне мне являлись прелестные видения, они дарили меня утешением и счастьем, так что наутро я вставал бодрый и освеженный»[33].
Одно из самых изящных и точных высказываний о наивысшем проявлении рационального характера наших мыслительных процессов во сне сделано Эмерсоном:
«Сны обладают поэтической целостностью и правдивостью. Над этим чистилищем и хаосом мысли все же властвует некий разум. Их природная расточительность все же не выходит за пределы природы в высшем понимании. Они предлагают нам изобилие и свободу мысли, не знакомые бодрствующему чувству. Они дразнят нас своей независимостью, однако мы узнаем себя в этой безумной толпе; мы обязаны сновидениям своего рода прозорливостью и мудростью. Мои сны – это не я; они и не природа или не-я: они и то и другое. Они обладают двойственным сознанием, одновременно субъективным и объективным. Мы зовем эти фантомы созданиями нашего воображения, но они ведут себя как бунтовщики и стреляют в своего командира; они показывают, что каждое действие, каждая мысль, каждая цель биполярны и действие содержит противодействие. Если я наношу удар, я получаю удар в ответ; если я преследую, то я оказываюсь гонимым.
Мудрые и временами ужасные намеки бросает человеку неведомый разум. Человека два-три раза в жизни поражает справедливость и значимость этой фантасмагории. Один или два раза оковы сознания падут и будет достигнуто более правдивое понимание. Во все века сновидения преследовал их пророческий характер. Они – зрелая оценка, бессознательно вынесенная суждению, элементы для которого у нас уже есть. Так, бодрствуя, я знаю характер Руперта, но понятия не имею, что он может сделать. Во сне я вижу его занятым делом, представляющимся мне нелепым, ни с чем не сообразным. Он враждебен, он жесток, он пугает, он трус. Это оказывается предсказанием на год вперед. Однако все это уже было в моем уме как черты его характера, и пророческое сновидение просто наглядно их воплотило. Почему же тогда не должны симптомы, предсказания, предчувствия, как кто-то сказал, быть озарениями духа?
Этот опыт уводит нас в высшие области Причины и знакомит с сутью всех кажущихся невероятными следствий. Мы узнаем, что действия, низость которых оценивается по-разному, проистекают из одной и той же привязанности. Сон снимает одежды обстоятельств, вооружает нас пугающей свободой, и всякое желание спешит обернуться действием. Знающий человек читает свои сны для самопознания – если и не в подробностях, то улавливает суть. Какую роль он в них играет – человека жизнерадостного, мужественного или пускающего слюни идиота? Какими бы чудовищными и гротескными ни были эти видения, они содержат важную истину. То же заключение может быть распространено на знамения и совпадения, которые могут нас поразить. Что несомненно – это что причина их всегда кроется в человеке. Гёте говорил: «Эти причудливые картины, поскольку порождаются нами, вполне могут служить аналогией всей нашей жизни и судьбы»[34].
Слова Эмерсона имеют особое значение, потому что он яснее, чем кто-либо до него, показывает связь между характером и сновидением. Наш собственный характер отражается в сновидениях, особенно те его аспекты, которые не проявляются в нашем поведении. Это верно и для характеров других людей. Во время бодрствования мы по большей части видим только их поведение и поступки. В своих сновидениях мы обнаруживаем скрытые силы, определяющие их поведение и сны, и тем самым часто оказываемся в силах предсказать будущие действия.
В заключение этого краткого обзора истории толкования сновидений приведу одну из самых оригинальных и интересных теорий – теорию Анри Бергсона. Как и Ницше, Бергсон полагает, что процесс сновидения вызывается различными соматическими стимулами; однако в отличие от Ницше он не считает, что эти стимулы должны интерпретироваться как доминирующие влечения и страсти – мы выбираем из огромного и почти неограниченного запаса воспоминаний те, которые соответствуют соматическим стимулам; эти забытые воспоминания и образуют содержание сновидения. Теория Бергсона очень близко подходит к учению Фрейда. Он также полагает, что мы ничего не забываем, а то, что вспоминаем, – лишь небольшой сегмент полного содержания памяти. Он говорит:
«Наши воспоминания в каждый данный момент образуют непрерывную целостность, так сказать, пирамиду, вершина
