Ханс Дикманн - Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание
Мой пациент сначала реагировал на эту ситуацию полным подчинением, но в конце концов впал в полное отчаяние, потому что в подобных случаях терпение никогда не приводит к сколько-нибудь сносной гармонии. Наконец он восстал. Дело кончилось драматическим конфликтом, так как его супружество действительно было подобно неудачному варианту «Укрощения строптивой». Эта комедия Шекспира в драматической форме представляет тот же сказочный мотив. В конце концов мой пациент вырвался из ставшей невыносимой ситуации и надолго расстался со своей женой.
Я хотел бы здесь еще раз повторить, что переработка проблематики такого рода любимой сказки может представлять большую терапевтическую ценность. При этом осознание факта мифологической подоплеки пережитых перипетий и отделение Я-комплекса от персонажа идентификации важны не менее, чем понимание всех персонажей, особенно противника или партнера, в качестве персонификаций собственного бессознательного комплекса. Согласно моему опыту, такое осмысление взаимосвязи между собственной проблематикой и событиями сказки обладает большей убедительностью, чем все прочие толкования, которые можно получить при анализе[85].
Учитывая эти два случая, обратимся вновь к сказке, чтобы понять находящуюся в ней проблематику развития и созревания. Я вновь исхожу в первую очередь из женского Я (принцесса) и рассматриваю все остальные персонажи сказки как внутренние инстанции женской психики. Я уже указывал, что привязанность к имаго-образу (Imago) отца, приводит к такому Я, которое должно сверхкритично и высокомерно отклонять все новое, юное и несущее перемены. Как упоминалось, авторитет родителей был для пациентки безусловным и у нее никогда не возникало даже мысли о противодействии. Эта одержимость анимусом отца вызывает у женщины подспудную тяжелую агрессивность псевдомужского характера, которая, однако, служит цели разрушить и прекратить неизбежную в этой ситуации изоляцию Я. Так как эта энергия Я недоступна сознанию, то по большей части она возвращается в основной архетип отца и вызывает здесь образование грубой, брутальной, едва ли не садистской фигуры анимы, завладевающей Я и приводящей его в ситуацию бедности и нищеты. В сказке эта фигура выражена бродячим музыкантом. Скрытая идентификация между королем-отцом и Дроздобородом обнаруживается в том факте, что именно в тот момент, когда отцу приходит в голову мысль отдать дочь в жены первому встречному нищему, и появляется Дроздобород, словно он с помощью телепатии узнал об этом плане короля. Параллель с ситуацией бедности и нищеты Я можно видеть в депрессивном состоянии пациентки, в котором она ни на что не пригодна и не нужна. Случавшиеся проявления агрессивности носили чисто деструктивный характер: будучи направлены против Я, они вызывали усиление чувства вины и собственной никчемности, пока наконец жизнь не представлялась ей полностью разбитой.
Вследствие недостаточного развития Я факт увода из прежней дочерней действительности переживается пациенткой как проклятие и бедствие. С другой же стороны, этот факт ставит ее перед лицом жестокой реальности и принуждает, как это происходит во время анализа, проявлять свои собственные достоинства и обнаруживать свои собственные желания и потребности, начиная одновременно добиваться их реализации. На этом пути необходимо пройти трудную стадию обнищания, то есть, выйдя из состояния тотальной зависимости от хаотичной агрессивности анимуса, прийти к связи с этой, иной, частью личности. Только таким образом может быть преодолена прежняя действительность и достигнут новый уровень, который соответствует мужскому герою, преодолевающему превосходство патриархального образа отца (Vaterimago).
К сожалению, здесь невозможно описать и документировать весь ход анализа. Следует только обратить внимание на то, что путь созревания структуры Я-комплекса моей пациентки из ситуации обнищания также проходит через образ бедной судомойки, которая при богатом дворе этого мира должна прилагать все усилия, чтобы наполнить свой горшочек. Хотя это связано преимущественно с изменением внутреннего способа переживаний и отношений, так что можно сказать, что она собирает из богатых сокровищ своего бессознательного необходимые для ее Я собственные возможности, однако в то же время они находят конкретное воплощение и во внешнем мире. В процессе своего выздоровления пациентка постепенно начала с того, что наряду со своим домашними заботами стала выполнять сначала очень простую и непрестижную работу. Позднее, однако, она с помощью собственных усилий добилась того, что ей за это стали платить и наконец она смогла, благодаря творческому дарованию, создать положение, когда стала уважаемой, известной и соответственно оплачиваемой. Вид деятельности и форма, в которой она ее осуществляла, приобрел, наконец, женский характер и избавился от господствовавшей прежде псевдомужской агрессивности.
Мне хотелось бы здесь еще немного остановиться на депрессивном моменте, учитывая связь его со сказкой. В глубине, за стоящими преимущественно на первом плане синдромом навязчивых состояний и истеричностью, у пациентки расположен депрессивный комплекс с его оральной проблематикой, которая в сказке ясно выражена символами нищеты, еды, горшков и т. п. Согласно модели аналитической психологии, при депрессии имеет место перенос энергии. Депрессивный психический комплекс, который находится в бессознательном, требует высокого потенциала психической энергии, которую он заимствует у Я. При этом Я человека, страдающего депрессией, утрачивает энергетический заряд и становится пустым. Ядро этого комплекса, подобно ядрам большинства комплексов, расположено в архетипической области, причем концентрация энергии в этом месте ведет к мобилизации компенсаторного образного материала и креативному образованию символов. В нашем примере этому процессу соответствует появление анимуса Дроздоборода. Резюмируя, можно сказать, что комплекс нуждается в энергии Я, чтобы ввести в сознание содержание бессознательного.
Согласно концепции Фрейда, в основе модели депрессии лежат субъект-объектные отношения. Между нарциссическим влечением пациента и объектом его любви существуют отношения любви-ненависти, и часть, относящаяся к ненависти, т. е. враждебное чувство, не может переживаться в отношении к объекту. Она направляется, в основном, против собственного Я пациента, причем тот способен выражать лишь свою потребность в любви или в объекте желания. Рассматриваемый случай соответствует этой концепции только лишь относительно, так как вследствие ослабления структуры был налицо свободно плавающий потенциал агрессивной деструктивности как таковой. Депрессивная немота пациентки также имеет скорее характер драматично-истерический, нежели обычная пассивная немота при депрессии. Это также соответствовало анимусу Дроздоборода, в то время как у чисто депрессивного пациента скорее можно обнаружить сказку с немотой и молчанием, как, например, «Божье дитя» («Marienkind»). В противоположность депрессии, синдром навязчивых состояний характеризуется очень высокой жесткостью сознательных доминант, которые в нашей культуре, как правило, формируются патриархатом и влечениями Великого Отца. За этим лежит соответствующая садомазохистская агрессивность. Именно эти влечения обнаруживаются и в сказке. Конечно, на основании сказки нельзя диагностировать форму невроза; я хотел указать здесь только на ту меткость, которую демонстрирует бессознательное при поиске любимой сказки, подходящей к основным структурным компонентам психического.
Мне представляется, что проблема невроза заключается в том, что человек, вследствие идентификации или инфляции с архетипом сказочного персонажа, бессознательно предпринимает обреченную на неудачу попытку проживания мифа. Таким образом описываемая пациентка остается вечной принцессой, которая вообще не способна к взаимоотношениям с мужчинами, потому что ни один из них для нее не достаточно хорош, или же она попадает во внутреннюю ситуацию обнищания с тотальным подчинением внешнему или внутреннему мужскому агрессивному элементу, и ощущение себя беспомощно зависимой от него постоянно унижает ее как женщину. При этом глубоко в сердце остается неопределенная тоска по освобождению лучшим, прекраснейшим мужчиной, тоска по великой любви, которая уже когда-то была, а теперь ее любимый утрачен, и его ценность она только теперь начинает понимать.
Ах, кабы мне была дана свобода, Я стала бы женой Дроздоборода.
Эта тоска направлена и на супруга, проявляясь в том, что он все время подвергается критике. Он никогда не воспринимается таким, как он есть, со своими ошибками и слабостями, потому что ему, в сущности, вменяется в обязанность разоблачить однажды себя в качестве короля, обладателя прекрасного замка, который спасет ее от внутренней нищеты.
