Способы думать. История и общество, дискурс и концепт - Андрей Владимирович Курпатов
Называть XX век «веком Делёза» или не называть — это, конечно, дело вкуса (я бы, например, назвал его «веком Фуко» или даже «веком Витгенштейна» — мне так больше нравится), но игнорировать эту новую (по-новому понятую) — «концептуальную» — реальность и не сделать для себя и в связи с этим прагматических выводов было бы крайне неосмотрительно.
ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА: ВОСПОМИНАНИЯ НЕОФИТА
По моему очень личному, но глубокому и искреннему убеждению, все руководства по психиатрии, а также соответствующие справочники, учебники, пособия и словари представляют собой полнейшую абракадабру. Боюсь, что многие действующие психиатры, полагая, что я веду речь о последней версии Международной классификации болезней (МКБ-10), поспешат со мной согласиться. Но нет, я говорю не о конкретной номенклатуре, моё заявление носит системный характер и касается именно любого психиатрического текста. И не спешите ставить мне диагноз (я, если что, постараюсь сам с этим справиться).
Дело в том, что я не видел в своей жизни психиатра, который бы выучился по учебнику, и, соответственно, не представляю себе учебника, который был бы способен выполнить соответствующую функцию — обучить. Учебник по иностранному языку, например, я могу себе представить — с произношением у самоучки, скорее всего, будут проблемы, но язык выучить можно, знает история такие примеры. С психиатрией подобный фокус невозможен в принципе. Конечно, когда я уже являюсь психиатром, пусть и начинающим, все эти пособия, руководства и справочники, вне всякого сомнения и безусловно, мне пригодятся. Но если я ещё не психиатр (пусть и сколь угодно эфебного типа), они бессмысленны.
Вот возьмём для примера определение «бреда», приведённое в «Руководстве по психиатрии» под редакцией академика АМН СССР А. В. Смулевича: «Бред — некорректируемое установление связей и отношений между явлениями, событиями, людьми без реальных оснований»[23]. Теоретически, конечно, тут всё понятно. Но прошу поверить мне на слово: пока вы не поговорите с больным, который продемонстрирует вам свой «бред», пока старший товарищ по профессии не подскажет вам, что вот это именно он, «бред», и есть (причём потому-то и потому-то), вы вряд ли сможете отличить «бред» от «небреда». В конце концов, если строго следовать этому определению, то формально логически «бред» можно диагностировать, например, у астрологов или, того хуже, у историков, которые, как известно, грешат установлением связей между явлениями, событиями и людьми без реальных оснований. И попробуй их разубеди… Я уж не говорю про парапсихологов или куда менее одиозных феноменологов — Гуссерля или Хайдеггера, например. Нет, они не больны, хотя и подходят под определение; то, что они высказывают, — это их мировоззрение (представления), но не «бред», сколько бы сомнительными ни казались используемые ими в качестве «доказательств» доводы.
«Бред» — это проявление вполне конкретного психического заболевания и весьма специфическая штука, которую просто так, по определению, не определишь. Впрочем, и я когда-то думал, что понимаю «бред» из определения, но, как говорится, надежды юношей питают…
У меня плохая память на лица и на имена, но своих первых психиатрических пациентов, хоть и двадцать лет прошло, я помню отчетливо — первого пациента с синдромом Кандинского — Клерамбо, первого больного МДП (маниакально-депрессивным психозом), первого ката-тоника, первого истероидного психопата. Конечно, они не были моими пациентами в прямом смысле этого слова (кто бы мне их тогда, первокурснику, доверил?), дело было на «профессорских разборах»…
В Военно-медицинской академии существовало так называемое Военно-научное общество слушателей (с гениальной аббревиатурой — ВНОС), и если ты становился «кружковцем» соответствующей кафедры, то тебя начинали допускать на «профессорские разборы». Понятно, что я с первого курса вступил во ВНОС кафедры психиатрии, и разборы, проводимые полковником медицинской службы, доктором медицинских наук, профессором, начальником кафедры психиатрии Военно-медицинской академии, главным психиатром МО РФ Виктором Ксенофонтовичем Смирновым, посещал, несмотря на все «тяготы и лишения воинской службы», при любой удобной и неудобной возможности.
И это были не просто «разборы», должен вам сказать… Это были настоящие спектакли! Древнегреческие трагедии с Зевсом в главной роли! Начиналось всё буднично: больного заочно представлял лечащий врач, потом приводили самого пациента, и с ним долго беседовал Виктор Ксенофон-тович. Затем всем желающим предоставлялась возможность задать вопросы пациенту, который далее удалялся из аудитории в палату, и начиналось обсуждение: причём с младших, то есть вносовцев (мы несли отчаянную чушь, как я теперь понимаю), далее адъюнкты и ординаторы (тут всё, как говорится, «по учебнику» — ни влево ни вправо, инициатива наказуема), затем выступали уже остепенённые специалисты, доценты, профессора (тут уже кто во что горазд), и, наконец, слово брал начальник…
Виктор Ксенофонтович был личностью незаурядной, с ярко выраженным «истероидным радикалом» (что я, конечно, далеко не сразу понял — этому ещё тоже предстояло обучиться). Он с мукой на лице выслушивал своих сотрудников — видно было, какое невыносимое страдание это ему доставляло. Виктор Ксенофонтович пыхтел, смотрел в аудиторию каким-то сосредоточенным, но одновременно рассеянным взором, супил брови, тёр руками лицо, затем поднимался всем своим грузным телом из-за стола, молча подходил к высокому тёмному окну (разборы обычно проходили поздно вечером) и, глядя в эту непроглядную питерскую ночь, начинал размышлять вслух.
Из того, что он говорил — долго протягивая особенно приятные ему слова, играя обертонами и срываясь на лёгкие повизгивания, — как правило, следовало, что все выступавшие били категорически мимо цели (на что, конечно, каждому с иезуитским изяществом указывалось). В результате собственно «профессорского разбора» оказывалось, что шизофреник, которого все только что видели, на самом деле не шизофреник, а психопат, или что сошёл он с ума не три года назад, как все думают, а пять, когда был первый «шуб», который все проглядели (кроме него, Виктора Ксенофонтовича), и т. д., и т. п. И говорил он это так убедительно (для вносовцев, по крайней мере), что никаких сомнений быть не могло: дяденька видел Истину, и она говорила с ним…
Иногда Виктор Ксенофонтович задавался риторическими вопросами.
— А почему лечащий доктор назвал оральный секс «миньетом», а не «минетом»? — говорил он, отпустив больного, чем повергал собравшихся в священный трепет (кто его знает, чем эдакая «вольность» могла обернуться для докладчика, по крайней мере, Фрейда в присутствии Виктора Ксено-фонтовича именовать иначе как Фрёйдом было смерти подобно). — Странно, что сам больной нам об этом не рассказал… Не рассказал же, я правильно помню?..
