Сага об угре - Патрик Свенссон
Но почему именно угорь воспринимается как нечто отталкивающее? Почему он пробуждает в нас такие чувства? Неужели только потому, что он скользкий и покрыт слизью, или из-за того, чем он питается, или оттого, что ему нравится жить в темноте и в одиночестве? Или же из-за неверных религиозных толкований? Нет, пожалуй, дело в том, что он кажется таким загадочным, словно что-то таится за внешне безжизненными черными глазами. С одной стороны, все мы его видели, держали в руках, пробовали на вкус. С другой стороны, он что-то от нас скрывает. Даже когда мы подбираемся к нему совсем близко, он остается для нас чужаком.
В психологии, а также в искусстве принято говорить о неприятном чувстве, которое по-немецки называется словом unheimlich. Это слово часто переводят как «жуткий» или «зловещий», но в определении заложено то, что речь идет об особом чувстве, которое мы испытываем, сталкиваясь с тем, чего не можем объяснить.
Немецкий психиатр Эрнст Йенч написал в 1906 году эссе под названием Zur Psychologie des Unheimlichen[6], где он определил это как «мрачное чувство неуверенности», которое накатывает на нас при встрече с чем-то новым и чужеродным. Нас пугает то, поясняет Йенч, что вызывает у нас интеллектуальную неуверенность, когда мы из-за нехватки опыта или ограниченности восприятия чего-то не узнаём или не можем объяснить.
Зигмунд Фрейд, оставивший к тому времени изучение угря и ставший ведущей фигурой психоанализа, счел это объяснение слишком поверхностным. В 1919 году он опубликовал эссе Das Unheimliche[7], которое отчасти являлось ответом на определение, данное Эрнстом Йенчем. Фрейд считал, что Йенч прав: неуверенность вызывает у нас особое жуткое чувство, например когда мы не знаем, мертвое перед нами тело или живое, или когда мы сталкиваемся с человеческим безумием либо становимся свидетелями эпилептического припадка. Однако не все новое и незнакомое вызывает неприятные чувства. По мнению Фрейда, требуется еще кое-что — в ситуации должен присутствовать еще один компонент, чтобы возникло ощущение unheimlich. И этот компонент — нечто известное. Речь идет о том особом неприятном чувстве, которое мы испытываем, когда то, что мы, как нам казалось, знаем и понимаем, оказывается чем-то другим. Привычное, внезапно оказывающееся непривычным. Объект, существо, человек, который оказывается не тем, за кого мы его поначалу принимаем. Хорошо сделанная восковая фигура. Чучело животного. Труп с розовыми щеками.
Для лучшего объяснения Фрейд обратился к языковому значению. «Немецкое слово unheimlich, — писал он, — явный антоним слову heimlich, heimlisch в значении „привычный“, „домашний“; и мы можем легко поддаться соблазну сделать вывод, что то, о чем мы говорим unheimlich, пугает, поскольку не является знакомым и привычным». Однако Фрейд подчеркивает, что heimlich — слово многозначное, ибо может обозначать и то, что является тайным, личным, скрытым от окружающего мира. Слово включает в себя свою полную противоположность. Таким же образом обстоит дело и со словом unheimlich: оно обозначает одновременно нечто знакомое и незнакомое.
Именно так, по мнению Фрейда, нам следует понимать то особое неприятное чувство, которое описывается словом unheimlich.Оно охватывает нас, когда то, что мы знаем, включает в себя элемент неизвестного, и мы начинаем испытывать растерянность по поводу того, что именно мы видим и что это означает.
Своим эссе Das Unheimliche Зигмунд Фрейд придал страху психоаналитическую основу, которую многие писатели и художники с тех пор с успехом использовали. Я склонен думать, что какую-то роль во всем этом сыграл угорь.
Отметив языковую двойственность понятия, Фрейд обращается к новелле Эрнста Амадея Гофмана «Песочный человек»[8], чтобы проиллюстрировать, какие выражения может приобретать это особое чувство жуткости. В новелле «Песочный человек» рассказывается история о юноше по имени Натанаэль, который, уехав учиться в чужой город, вынужден столкнуться со своим собственным вытесненным прошлым, а впоследствии и с собственным безумием. В детстве Натанаэлю рассказывали о страшной сказочной фигуре Песочного человека, который появляется по ночам у детских кроваток и ворует у детей глаза. Став взрослым, он встречает воплощение Песочного человека в виде мужчины, продающего барометры и оптические инструменты, а когда он влюбляется в таинственную женщину по имени Олимпия, выясняется, что она на самом деле робот, созданный торговцем барометрами и профессором по фамилии Спаланцани. Когда Натанаэль постепенно выясняет, как обстоят дела, обнаружив в доме профессора безжизненное тело Олимпии, рядом с которым лежат глаза, его охватывает острый приступ безумия, и он пытается убить профессора.
Вся новелла балансирует на грани абсурда. Взгляд рассказчика все время меняется, ничего точно не известно, события происходят то ли в реальном мире, то ли в бедной голове Натанаэля. Для Фрейда женщина, которая оказывается роботом, и кража глаз — центральные символы для понимания сути жуткого: здесь и неуверенность, живое перед нами существо или мертвое, и страх потерять зрение, то есть возможность наблюдать и видеть мир таким, какой он на самом деле.
Но, возможно, есть еще что-то, что привлекло Фрейда в новелле Гофмана. В ней повествуется о молодом человеке, для которого родной язык немецкий и который отправляется в чужой город учиться. Название города не упоминается, но и продавец барометров, и Спаланцани — итальянцы. Кстати, продавец барометров продает не только барометры, но и всяческие оптические инструменты, например микроскоп — прибор, с помощью которого человек научного склада рано или поздно сможет увидеть истину. К тому же интересное совпадение: мистический профессор Спаланцани в «Песочном человеке» — практически однофамилец знаменитого естествоиспытателя Спалланцани, который в XVIII веке отправился в Комаккьо, тщетно ища правду об угре.
В конце своего эссе Фрейд рассказывает о неприятном эпизоде, который случился с ним самим. Он описывает прогулку «в провинциальном итальянском городке»: стоит теплый летний вечер, и он, сам не ведая как, оказывается на узкой улочке, где видит множество накрашенных женщин, сидящих в окнах домов и разглядывающих его. Он уходит оттуда, но вскоре с удивлением обнаруживает, что опять вернулся на то же самое место. Снова уходит — и снова обнаруживает, что в третий раз возвращается на ту же улочку. Неосознанно он трижды приходил на то же место, как бывает, когда во сне приходится раз за разом проживать
