Джеймс Хиллман - Самоубийство и душа
История о Дионисе раскрывает эту другую точку зрения. Там, где Аполлон — умеренность, Дионис — преувеличение, лучшим примером которого служат его оргии. Он появляется в облике быка, льва, пантеры и змеи. О его женственности известно всем. Ему воздавали почести в танцах и почитали как покровителя драмы, служившей терапевтическим целям. Участники мистерий Диониса расчленяли и поедали бога и пили его как вино. Каждый из них вселял в себя божественный дух или входил в него через пьяные оргии, веселые танцы и страсти переживания драмы.
Когда аналитик работает со своими эмоциями — сферой, в которой он наиболее сопричастен мраку, и работает с духом, возникающим из инстинкта, он следует этой противоположности Аполлона. Такой подход вряд ли возможен в медицине, если только аналитик не решил использовать методы знахаря. Он разительно отличается от аполлонического подхода к бессознательному и также является односторонним. Но здесь, по крайней мере, сфера мрака уже не отождествляется с Великой Матерью и воспринимается с ужасом, как это и должно быть с точки зрения героя-Солнца. С помощью Диониса аналитик лучше подготовлен к вовлечению в драму пациента, к восприятию его сумасшествия и состояния, раздирающего его на части, к готовности своего подопечного проявлять свои женские черты, признать свою животную форму, поддаваться грубым порывам власти, непристойного смеха, сексуального увлечения и жаждать все больше и больше переживания подобных страстей. Дионис предлагает соучастие в страдании, и в таком случае признаком героя-целителя могла бы стать способность переживать в себе злоключения эмоций и через них находить отождествление с такими же силами в другом.
Противоположности — левая рука, правая рука; одна нога (вовлеченность Диониса) внутри, другая (отстраненность Аполлона) снаружи — поддерживают напряженность сознания в аналитике. Допустив слишком сильное отклонение в ту или иную сторону — непредвзятость или глубокое сопереживание во взаимоотношениях, аналитик бессознательно соскальзывает к своей архетипической роли. Роль Аполлона наиболее опасна для него, так как Аполлон стремится застать его врасплох с помощью медицинской традиции, сложившейся в западной культуре. В этом случае он становится героическим целителем, сражаясь, предотвращая и одновременно страшась всех тех запутанных переживаний, с которыми пациент пришел к нему для лечения.
Фактически аналитик не является Целителем. Целителей вообще не существует; есть только те, через кого работает архетип целителя, через кого говорят Аполлон и Дионис. Аналитик предстает как Целитель только в искаженном видении больного, так как больные не могут найти источник исцеления внутри самих себя. Они уже не в состоянии ни слышать речи исцеляющих сил, ни понимать их язык в бессознательном. Поэтому аналитик должен посредничать между ними и богами и, возможно, между самими богами. Если некий аналитик идентифицирует себя с божественной ролью Целителя, он понуждает анализанда отождествлять себя с компенсаторной ролью Пациента. И тогда анализ становится бесконечным, аналитик нуждается в пациенте так же сильно, как пациент в аналитике. Так как здоровье (health) и лечение (healing) этимологически означают то же, что и «целое» (whole), здоровье никогда не может зависеть ни от какой другой другой личности. Пациент должен оставаться пациентом до тех пор, пока он ищет у Целителя то, чего не нашел сам, то есть свое собственное отношение к богам. Здоровье, как и целостность, находит свое завершение в индивидуальности, и этому же процессу принадлежит мрачная сторона жизни, как-то: симптомы, страдание, трагедия и смерть. Целостность и здоровье, следовательно, не исключают этих «негативных» явлений; последние даже необходимы для здоровья. Мы можем начать осознавать, насколько по-разному аналитик относится к архетипическому целителю и к своему нынешнему коллеге-медику, на которого слишком сильное влияние оказала традиция Аполлона.
Традиция непредубежденности и независимости суждений, как бы то ни было, довольно нова в медицине. В прошлом медицина была ближе к тому, чем сегодня является анализ, включая и тело, и душу, аполлоническое и дионисийское. Во всех культурах (и в нашей до недавнего времени) врачи служили богам как священники; теперь священничество осталось, остались и храмы, но где же боги? Новая религия просвещения возвела на трон разум и тело за счет эроса и души. И именно в этой заброшенной области эроса и души, а не в рациональных методах современная медицина столкнулась со своими трудностями: сверхспециализацией, домашними вызовами, гонорарами, с больничной администрацией, медициной в политике, медицинским образованием, с взаимоотношениями доктора с пациентом — со всеми теми проблемами, которые показывают, как человеческий аспект оказался в тени.
Большая часть проблемы касается подавления дионисийского начала, этого существенного элемента в лечении, как подчеркивалось в медицине вплоть до недавнего времени. Теперь мы пришли к тому, что современный врач не избавлен от сегодняшних проблем, связанных с телом, и при этом он чувствует себя здесь не более уверенно, чем с душами своих подопечных. Нельзя порицать только его одного за материализм и бегство в лабораторию и хирургию, где разум и тело могут быть достаточно четко отделены друг от друга. Все мы делаем одно и то же, хотя и разными способами, в век аполлоновой науки и дионисийского отреагирования в состоянии аффекта и мечтательной фантазии. Врач несет свою ношу и терпит наше разочарование только потому, что содержит в себе образ целителя, а мы так отчаянно нуждаемся в исцелении. Мы ожидаем, что он каким-нибудь образом покажет этот путь к здоровью, вновь обретя свою дорогу к архетипическому образу целителя. Тогда аналитику не нужно будет решаться на крайности: только душа, только эрос, только эмоция. Тогда можно будет создать подлинно медицинский анализ в духе лечения во имя обоих богов.
Глава 9. Патологическая предубежденность
Патология изучает возникновение и эволюцию болезненных состояний. Она определяется как раздел науки, занимающийся исследованием причины и механизма болезни. Обычно понятие болезни устанавливается выделением и описанием тех характеристик больного, которые отличают его от здорового. Патология повествует о расстройствах или нарушениях в биосе, то есть в жизненном процессе. Существуют органическая патология, психопатология.
Как мы уже видели выше, первоначально патология означала изучение страдания; но в современной патологии страдание субъекта, его жалобы — лишь один из факторов, учитываемых при установлении болезни. Это вообще не главный фактор, и значительная часть работы с патологическими проявлениями выполняется людьми, никогда не видевшими самого пациента, а только изучавшими небольшие частицы его материальной субстанции. Так как любой пациент представляет собой субъективные переменные, способные исказить микроскопическую точность, медицинский патолог считает самым лучшим как можно дольше держать страждущего за пределами поля зрения, чтобы определить болезнь быстро и точно. Благодаря влиянию патологии медицина все более и более становится интеллектуальной задачей и все менее и менее эмоциональным взаимоотношением между доктором и пациентом. Сместив фокус своего внимания с постели больного к лаборатории или позволив лабораторным методам патологии оказывать влияние на свои клинические установки, врач приобретает при этом и патологическое предубеждение. Подобный уклон способен привести его к вере в то, что болезни существуют сами по себе, отдельно от людей и что исследование болезни как таковой более уместно, нежели исследование непосредственно больного человека.
Когда аналитик переносит интерес с человека, пришедшего с жалобой, на саму жалобу и ее причину, он также перемещается от самого больного в лабораторию. Он сам начинает страдать из-за патологической предубежденности. Этот сдвиг еще более серьезен в анализе, чем в медицине, так как в медицине существуют состояния, которые можно изолировать и наблюдать в искусственных условиях in vitro, куда, скажем, наряду с вирусами можно поместить также и искомое противовирусное средство, и только на последней стадии в случае успеха применить полученный продукт для лечения пациента. Но в анализе не существует паразитов, инфицирующих агентов или химических компонентов, отделенных от пациента. К нему неприменимы ни ситуации in vitro, ни другие возможности наблюдения, так как болезнь — это сам пациент.
Когда патолог пытается разгадать "загадку жизни", то даже весьма профессиональный гистохимик по-прежнему использует классические методы анатомии, предназначенные для разделения отделяемых частей, или, как сказал Клод Бернар, "для разделения всех сложных явлений последовательно на все более и более простые явления". Это разделение ведет к увеличению дифференциации частей (как в ядерной физике), что, в свою очередь, требует более усовершенствованного технического оборудования. Организм в его целостной жизненной ситуации больше не является главным, потому что состоит из комплекса элементов. И весь этот комплекс оказывается за пределами способности специалиста понять его полностью. Так что медицина стремится к созданию все более новых инструментов и методов для разделения этого комплекса — пациента. Более простые явления обычно обнаруживаются при обратном движении к моменту их зарождения. Таков генетический подход к объяснению проблем. Процессы, подобные болезням, исследуются в их простейшем периоде — периоде становления, а не в условиях конца, которого они достигают впоследствии, так как конец всегда приводит к общему результату — смерти. Следовательно, эмбриональное состояние имеет тенденцию вызывать больший интерес, чем зрелое, а детству отдается большее предпочтение, чем старости.
