Екатерина Михайлова - "Я у себя одна", или Веретено Василисы
Она "зависает" между острым желанием так и поступить и сильнейшим страхом. Вокруг нее полно людей, для которых эта правда губительна. В общем, за миллиметр от серьезных неприятностей она все-таки делает на какой-то литературной конференции соответствующее сообщение. Кажется, и на конференции-то она оказывается просто как жена своего мужа-исследователя, своего рода его "вещдок". Ну вот, признание становится литературной сенсацией, героиня уже совершенно не понимает, кто она такая, и от нервного срыва ее спасает только то, что ее взрослые дети говорят ей: "Да ладно, мам, мы давно все знали: ты — это ты". Она уезжает в длительное путешествие. Все. Хэппи-энд ли это? Соберет ли она себя по кусочкам? А самое главное — сможет ли дальше писать и как?
На мой взгляд, этот незатейливый сюжет интересен не сам по себе — сюжеты, безусловно, бывают и более увлекательные, — а как метафора того компромиссного пути, о котором речь. Если вынести за скобки некоторые чрезмерно яркие детали вроде душевной болезни мужа или коммерческого успеха "его" романов, картинка получается вполне знакомая: все та же "теневая состоятельность", которую так высоко оценил мой знакомый профессор психологии.
Не он один, впрочем. Его похвала "успешно скрывающим свой ум" женщинам — тоже не самостоятельный сюжет, а часть социальных ожиданий. Банальная, возможно, но весьма действенная. Колетт Даулинг, например, пишет о том, что у женщин потребность в привязанности и одобрении со стороны окружающих выражена сильнее, чем у мужчин. Не ново, но смотрите, что получается в контексте нашей темы: эта потребность плюс рано возникающие у девочек сомнения в собственной компетентности дают в результате скрытую уверенность в том, что для выживания необходимо спрятаться, пригнуться, "погасить свет". Вот как это бывает в Америке:
"Мы, которых преподаватели так хвалили за серьезность, исполнительность и ответственный подход, продолжаем полагаться на эти добродетели. И обнаруживаем, что в профессиональном мире с нами обращаются как с детьми. Милыми и ответственными, возможно. Но — детьми. Нас не обязательно принимать всерьез. Мы сами готовы слегка обесценить любое свое достижение и не принимать его всерьез. Мы сами не используем свои возможности — не "разгоняемся", ползем на второй передаче, даже не узнав возможностей двигателя... Большинство женщин занимает положение, не соответствующее их способностям и подготовке, в силу внутренних ограничений"[20].
О том, как это бывает у нас, мы знаем немало. Вот две истории на эту тему. Возможно, они прольют некоторый свет на механизмы компромиссного пути "реализации потихоньку".
Наталья — элегантная, обаятельная, шумная. В своем деле прекрасно разбирается, не раз получала лестные предложения возглавить проект, реализовать свои идеи — и как-то всякий раз то ли долго думала, то ли вполне серьезно заболевала, то ли никак не могла принять предложение "по семейным обстоятельствам". Она по-прежнему работает "вторым лицом" в своем отделе, немало делая и за "первое лицо": "Как же я могу допустить, чтобы документация ушла в том виде, в котором он ее подготовил? Это просто несерьезно, может пострадать дело. Ну, я беру и тихонечко перерабатываю, довожу до ума. Главное, чтобы он не заметил, что я в бумагах как следует похозяйничала, чтобы поправки выглядели незначительными".
— Наталья, Вас эта ситуация по-прежнему устраивает?
— Что-то мне в последнее время стало беспокойно. Понимаете, когда я заметила, что сама торможу свое продвижение, я задумалась: может, мне и правда не надо этого, тогда все нормально. Но что-то здесь другое, какой-то самообман. И потом, с моим ненаглядным раздолбаем Толечкой все тоже не так безоблачно. Похоже, он начинает раздражаться, даже ненавидеть вот эту свою зависимость от меня. (Пауза.) Вообще-то это все в моей жизни уже было, вы не поверите, совсем в детстве! Я же за брата уроки делала всю среднюю школу...
— У кого и как возникла эта идея?
— Это мама, конечно: "Туся, помоги, ты что, не видишь, что Толик не успевает?"
— Ну, давайте выберем из группы Маму и услышим об этом побольше. (Наталья выбирает исполнительницу роли Мамы, меняется с ней ролями и говорит "Тусе".)
— Туся, помоги Толику. Ты же сестра, ты уже свои уроки сделала, книжку читаешь, а он не успевает. У него опять будут неприятности. Нам с отцом на родительском собрании краснеть, в прошлый раз я просто сгорала со стыда. Ты должна понимать, что я не могу им заниматься, я работаю, устаю. Ты, здоровенная умная девица, могла бы войти в положение матери и взять это на себя! Тебе что, нас с отцом ни капельки не жаль? (Обмен ролями.)
— Мама, но я не могу ему объяснять, он меня не слушает!
— Да ради бога, не надо ему ничего объяснять! Не строй из себя учительницу — ты девчонка, ты для него не авторитет. Просто сделай так, чтобы все было в порядке.
В сущности, уже все сказано и комментарии почти излишни: искушение "просто делать так, чтобы все было в порядке" сопровождает Наталью всю ее взрослую жизнь. Первый брак ее едва не прикончил, во втором она оказалась более зрелой, они с мужем по-взрослому делят ответственность и "зоны влияния", это настоящее партнерство — не безоблачное, но здоровое. А Натальины отношения с "уроками" так и остались непроработанными, но такого рода "токсические отходы" могут десятилетиями лежать и тихо отравлять всякую деятельность, где есть за кого "взять на себя". Особенно если этого кого-то тоже зовут Толик.
В этой истории есть еще одна важная деталь: в какой-то момент по чисто житейскому поводу отношения с братом испортились. При этом Наталья по прошествии многих лет готова к примирению, — а брат не отвечает даже на поздравительные открытки. И можно с уверенностью сказать, что если "раздолбай Толик" пойдет на решительные меры, то избавится от нашей Натальи "с концами" и спасибо не скажет. Скорее всего, возьмет на ее место другую "женщину ночи", чье скрытое влияние на конечный результат еще не стало притчей во языцах. Вопрос здесь не в учрежденческих интригах — где их нет. Вопрос в том, что заставляет взрослую талантливую женщину искать ложной безопасности в тени очередного "раздолбая", чьи долги она таким способом раздает.
Кроме очевидной попытки компромисса и избегания авторства, — а оно означает ответственность, — в голову приходит несколько вольная интерпретация: Наталья в своем "успешном" поиске инфантильных, несамостоятельных мужчин ищет возможности "сыграть мамочку" — такую, какую себе представляет по своему семейному сценарию. В ее реальной семье мама отчетливо дала ей понять: за то, чтобы "все было в порядке" для внешнего мира, отвечает женщина. При этом можно врать, из лучших побуждений делать мужчину еще более беспомощным, чем он есть, заниматься его делами в ущерб своим, но ни в коем случае не претендовать на авторитет. Бросаться "на выручку" следует по собственному разумению, как только покажется, что "он не успевает". Такой и только такой рисунок поведения свидетельствует о преданности семье. Эта модель подкрепляется пусть скупой, но похвалой: дочка все понимает правильно, умница. Что можно противопоставить этой схеме в одиннадцать лет? И удивительно ли, что в первый раз Наталья вышла замуж за пьющего, плохо приспособленного к требованиям реальности и при этом "милого, обаятельного" мужчину, годами изображала для знакомых семейное благополучие? При разводе она удостоилась реплики свекрови: "Не выдержала ответственности, предала — настоящие женщины так не поступают".
Грань, за которой помощь превращается во что-то совсем другое, тонка. Всегда ли мы, например, действительно помогаем детям с уроками, а не делаем за них их работу? А как насчет подчиненных, если они у нас есть? И если нам случается — а это бывает довольно часто — стать для кого-то "тайной помощницей", то что же мы чувствуем на самом деле, когда слышим от важных для нас людей: "Без тебя он этого не добился бы"? Не скромную ли гордость? Если нам действительно "ничего не надо для себя", то откуда это чувство? Не на благодарность ли рассчитываем? Ну, не на лавры — лавры должны достаться ему, — но, возможно, на несколько листочков? Их можно высушить и нюхать себе в утешение, когда вместо ожидаемого признания мы получим что-то совсем другое. А можно бросить в суп, который мы варим в третьем часу ночи, отредактировав чью-то рукопись, написав с ребенком словарный диктант и составив план на завтра...
Вот еще одна коротенькая история о том же. Речь шла об обидах, которые помнятся долго — так долго, что логично предположить за ними нечто большее. Скажу по секрету: когда событие или просто чьи-то слова вызывают явно чрезмерную, слишком сильную или длительную для них реакцию, обычно это означает: зри в корень, "собака" зарыта не в этой ситуации — и, скорее всего, не с этим человеком. Так вот, что касается обид и тайной помощи...
