Мэтт Ридли - Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству
Откуда такое различие? Что такого особенного в мясе, почему им должны делиться больше, чем фруктами?
По мнению Каплан, существует два правдоподобных объяснения. Согласно первому, мясо добывают сообща. Обезьян, оленей и пекари гуаяки ловят в ходе группового преследования. Даже броненосцев — и тех добывают отнюдь не в одиночку: как правило, один мужчина помогает другому вытаскивать их из норы. Аналогичным образом обстоят дела у йора: человек, ведущий каноэ по реке, для рыбалки необходим, но сам ничего не ловит, а значит, совершенно логично, что другие отдадут ему часть улова. Как львы, волки, дикие собаки или гиены, люди охотятся коллективно. Успех каждого охотника в данном случае зависит от действий других. Следовательно, он просто не может позволить себе не поделиться с ними добычей. В отличие от львов, люди более гибкие, что обусловлено особым разделением труда. Допустим, один отлично умеет закалывать рыбу копьем или выкапывать броненосцев — на этом он и специализируется. Параллельно прочим его соплеменникам отведены иные роли.
Обычно считается, что именно разделение труда и делает людей столь уникальными.
Впрочем, существует и другое объяснение нашей склонности делиться мясом больше, чем овощами. Оно олицетворяет удачу. Почему мужчина явился в лагерь с двумя броненосцами или крупным пекари? Ему просто-напросто повезло. Возможно, он был ловок, но даже самый искусный охотник нуждается в везении. В ходе любой отдельно взятой охоты 40 % мужчин из племени гуаяки не удается убить ни одно животное. С другой стороны, если женщина принесла из леса слишком мало сердцевины пальмы, то дело тут вовсе не в невезении, а в лени. Иными словами, успех собирателя и охотника зависит от удачи в разной степени. Если это так, то практика делиться пищей подразумевает распределение не только добычи, но и риска. Если бы мужчина полагался исключительно на собственные ресурсы, он то оставался бы голодным, то добывал бы больше мяса, чем мог съесть. Если же он делится им с другими и ожидает, что те в ответ поделятся с ним, то вполне уверен, что мясо у него будет каждый день. Таким образом, подобная практика представляет собой разновидность реципрокности, при которой один человек обменивает улыбнувшуюся ему удачу на страховку от будущего невезения. Точно так же поступают и летучие мыши-вампиры, одаривающие своих соседей каплями выпитой ими крови, и трейдеры, обменивающие обязательства с фиксированной процентной ставкой на обязательства с плавающей.
Особенно остро проблема стоит в тропиках, где длительное хранение мяса просто невозможно: оно слишком быстро портится. Делиться — очень эффективный способ уменьшить риск, не снижая при этом уровень общей обеспеченности пищей. Согласно одному из расчетов, шесть охотников, складывающие добычу в «общий котел», сокращают перебои с мясом на целых 80 % по сравнению с таким же количеством охотников, которые этого не делают. Такое объяснение практики делиться пищей с окружающими известно как гипотеза снижения риска92.
Но вот вопрос: что мешает ленивым пользоваться щедростью прилежных? Если вы уверены, что в итоге получите мясо от того, кто его добыл, то преспокойно можете усесться где-нибудь в сторонке и ковырять в носу, дожидаясь пока охотник не вернется из леса с мертвой обезьяной. Чем больше людей делят пищу, тем больше возможностей представляется эгоисту «халявить» и эксплуатировать доверчивых товарищей. В некотором смысле мы опять столкнулись с дилеммой заключенного — только на этот раз речь идет о множестве игроков. Приведу избитый пример: кто заплатит за маяк, если его светом вправе пользоваться все?
Глава шестая. В которой ни один человек не может съесть целого мамонта
Общественные блага и частные дары
«Нет долга более важного, чем на добро отвечать добром.
Никто не доверяет человеку, забывшему об оказанном ему благодеянии».
ЦицеронБольшая часть поверхности суши на нашей планете представляет собой либо пустыню, либо лес. Если бы не деятельность человека, дождевые леса заполонили бы тропики, а листопадные — умеренные широты. Сосны утыкали бы горы, ели и пихты словно фетром укрыли бы север Азии и Северную Америку. Лишь кое-где — в африканских саваннах, пампасах Южной Америки, степях центральной Азии и прериях Северной Америки — в экосистеме доминирует трава.
И все же, мы, люди — вид, изначально обитавший на травянистых территориях. Мы появились в африканской саванне и до сих пор стараемся воссоздать ее везде, куда только ни ступает наша нога. Парки, лужайки, сады, фермы — все они так или иначе организованы на благо травы. Первым это заметил Лью Коварски. По его словам, можно с уверенностью утверждать (и на то есть свои основания), что трава — истинная хозяйка планеты, ибо она использует нас как своих рабов. В виде пшеницы и риса мы сажаем ее там, где когда-то росли леса. Мы ухаживаем за ней и преданно оберегаем ее от врагов93.
Трава — достаточно новый обитатель планеты. Появилась она около 25 миллионов лет назад — примерно в то же самое время, когда от основной ветви обезьян отделились человекообразные. Трава растет от основания, а не от кончика стебля, так что общипывание ей не страшно. Как следствие, она не тратит драгоценную энергию на защиту с помощью токсичных химических веществ или колючек и мирится с частыми задержками в развитии, вызываемыми зубами голодных животных. Впрочем, это не имеет значения: чем больше ее обкусывают, тем больше питательных веществ поступает с экскрементами травоядных и тем быстрее восстанавливается травяной покров после зимы или засухи.
Там, где растет трава, изобилуют крупные животные. Серенгети кишит гну, зебрами и газелями — усердными жвачными, превращающими траву в мясо. Прерии когда-то полнились стадами буйволов. В дождевых лесах тропиков, хвойных лесах на Севере или дубовых в умеренных широтах, напротив, крупных животных мало и они рассеяны по большой территории — здесь еды намного меньше. В регионах с плотным травяным покровом охота на крупных животных становится образом жизни для многих плотоядных — волков, диких собак, львов, гепардов и гиен. Я назвал всего лишь некоторых, доживших до сегодняшнего дня. Заметьте, все эти хищники — за частичным исключением гепардов — высокосоциальны. Задача свалить крупную добычу на заросшей травой равнине требует сотрудничества, но, так как приз достаточно велик, то сотрудничество — вполне допустимая роскошь, ибо одной удачной охоты достаточно, чтобы накормить много зубастых ртов.
Вот таким был мир, в котором появились люди. Мы ходим на двух ногах, имеем особые потовые железы и голую кожу, наша осанка максимизирует тень, устройство наших кровеносных сосудов позволяет эффективно охлаждать мозг, а свободные руки — носить предметы. Все это говорит о том, что мы отлично приспособлены для жизни на открытых, опаляемых солнцем травянистых равнинах Африки. Мы — животные саванны.
Трава — достаточно новый обитатель планеты. Появилась она около 25 миллионов лет назад — примерно в то же самое время, когда от основной ветви обезьян отделились человекообразные.
Мы бегаем на длинные дистанции не хуже, чем наши кузены-шимпанзе лазают по деревьям. С самого начала мы охотились на крупную добычу. Ископаемые кости и каменные орудия, которыми расчленяли туши убитых животных, лежат вместе на местах древних боен, покинутых 1,4 миллиона лет назад, а то и больше. Проведя тщательные исследования, ученые, к удовольствию большинства, доказали: это не случайно — наши предки ели крупных животных. Как гиены и львы, мы тоже были высокосоциальны94.
В разгар ледниковых периодов — от 200 000 до 10 000 лет назад — трава покрывала большую часть суши. По мере того как все больше и больше воды оказывалось запертой в ледяных шапках и ледниках, уровень моря падал, климат становился суше, и влажные леса уменьшились до небольших клочков, которые должна была заменить саванна. На севере засухи пагубно сказались на деревьях (90 % которых находятся над землей), но пошли на пользу траве (90 % которой спрятано под землей). В то время едва ли существовали ельники или мшистые тундры, которые мы наблюдаем сегодня — повсюду расстилались бескрайние, открытые равнины сочной травы. Эти северные травянистые территории известны под общим названием «мамонтовых степей». Простираясь от Пиренеев по всей Европе и Азии, через огромные равнины Берингии (суши, большая часть которой ныне находится на дне Берингова пролива) до Юкона в Канаде, они были самой обширной средой обитания на планете.
Мы, африканские жители, последовали за нашим повелителем-травой в великие мамонтовые степи и приняли образ жизни, в основном зависящий от охоты. Мамонтовая степь представляла собой территорию с плотным травянистым покровом, характеризуемую и, возможно, даже созданную мамонтами. Волосатые слоны делили среду обитания с шерстистыми носорогами, дикими лошадьми и гигантскими бизонами, а также с более мелкими животными, включая крупных оленей (гигантский вапити), северных оленей и сайгаков. Были распространены львы, волки, хищные короткомордые медведи и саблезубые кошки. Мамонтовая степь здорово смахивала на Серенгети, только холодную.
