Тор Норретрандерс - Иллюзия пользователя. Урезание сознания в размерах
Сет Ллойд и его коллеги откусили от яблока только первый кусочек.
«Существует определенная опасность в том, что озабоченность формулировкой определения будет стоить нам самой ясности вопросов», — написал Рольф Ландауэр в 1988 году, комментируя развитие понятия глубины и сложности Беннетта, Куна и Ллойда-Пагельса: базовая идея глубины как меры объема отсеянной информации является весьма многообещающей. Может появиться и более ясная формулировка, если несколько глупых вопросов укажут на новые удивительные аспекты понятия глубины и сложности.
Определения очень быстро превращаются в тавтологии, или в утверждения, которые на самом деле ни о чем не говорят («Дождь либо будет, либо нет», «Все холостяки неженаты»). В «Nature» Ландауэр пишет о Беннетте, Куне и Ллойде-Пагельсе: «Эти определения в каком-то смысле слова являются тавтологиями. Они гласят примерно следующее: то, чего можно достичь только сложным путем, является сложным. Тем не менее тавтологии можно приветствовать, если они приходят на смену чуши. Дарвин сделал очень немало, сказав нам, что выживают оставшиеся в живых».
Давайте же последуем совету Ландауэра и забудем о проблемах, которые возникают у физиков в связи с определениями и измерением количества. Возможно, проблема всего лишь заключается в том, что их мир слишком прост, чтобы адресовать правильные вопросы определению глубины. Давайте забудем о разнице между логической и термодинамической глубиной и будем придерживаться ясности, свойственной самой идее глубины: это объем информации, которая была отсеяна в процессе, который описывает нам сложность продукта. Это понятная мысль вне зависимости от того, каким образом подойти к ее измерению.
Понятие информации Шеннона — это мера удивления, непредсказуемости, неожиданности. Глубина объекта — это мера информации, от которой пришлось избавиться, чтобы он начал существовать. Таким образом можно сказать, что глубина — это мера того, скольким «сюрпризам» объект подвергался за историю своего существования.
Глубина показывает, что в существование мира что-то вмешалось. Глубина изменилась — но осталась собой; в ней не стало равновесия — но собой она все равно быть не перестала. Для нее было много неожиданностей — каждая в определенное время. Но глубина все еще здесь. Она оставила свою отметку на нашем мире, и мир оставил на ней свою отметку. А она стала еще глубже.
Часть II. Общение
Глава 5. Дерево речи
Самое короткое письмо в истории было написано в 1862 году. Виктор Гюго, известный автор «Горбуна из Нотр-Дама», после публикации своего великого романа «Отверженные» отправился на отдых. Но ему не терпелось узнать, как была принята его книга. И поэтому он написал своему издателю такое письмо: «?»
Издатель решил не уступать писателю и правдиво ответил: «!»
Как говорится об этом ответе в «Книге рекордов Гинесса», «значение этого ответа было безошибочным». И действительно, «Отверженные» имели большой успех, и сегодня популярен не только роман, но и созданные по нему фильм и мюзикл.
Интересно было бы посмотреть, что предшествовало этим двум письмам. Находясь на отдыхе, Виктор Гюго, конечно, гадал, будет ли его работа понята и по достоинству оценена публикой. Бесчисленные сомнения и озабоченность привели к тому, что он решил написать издателю. Но вместо того, чтобы написать «Ну давай же, черт побери, скажи, как продается моя книга!», он решил воспользоваться этим осторожным вопросительным знаком. С другой стороны, издателя, по-видимому, устраивали и цифры продаж, и отзывы, и отчеты, на основе которых он мог получить нужную ему статистику. Но он был достаточно тактичным человеком и понимал, что все это вряд ли необходимо. Гюго хотел знать очень простую вещь. И ответ типа “…“ мог полностью нарушить его отдых.
Без сомнений, написанию самого письма предшествовали определенные размышления. Если измерять в битах, вопросительный знак — это не слишком много для письма домой. Если считать, что в алфавите имеется тридцать с лишним символов (буквы плюс знаки пунктуации), каждый из них содержит в среднем пять бит. Так что вся переписка уложилась примерно в пять бит. Но это сработало — и сработало отлично.
Дело было не в количестве переданных битов, а в содержании переданного. Для Гюго и его издателя в эти первые недели после публикации ум занимала судьба «Отверженных». Она занимала все их сознание. Оба эти сообщения отражают целый ряд соображений — мысли, чувства и факты — которые в них не выражены, но тем не менее присутствуют. Информации нет — но тем не менее она есть. В этой переписке присутствует изобилие информации — в противном случае она не имела бы смысла.
Это, конечно, относится к любой переписке. Перед тем, как были написаны слова, происходило определенное количество умственной работы. Не вся она будет присутствовать в словах — но тем не менее она есть. Изложенная в переписке информация соотносится с большим массивом информации, присутствие которого едва обозначено.
Изображая в письме свой вопросительный знак, Виктор Гюго явно имеет в виду информацию, о которой он никоим иным образом, кроме самого этого запроса, издателю не говорит. Прежде чем написать этот вопросительный знак, Гюго отсеивает массу информации, которая проходит через его сознание. И он явно обращается к этой информации, не упоминая ее при этом в письме.
Вопросительный знак Гюго — это результат явного отсеивания информации. И не только отсеивания: он не просто забыл эту информацию. Он явно обращается к тому, что он отсеял — но с точки зрения содержания переписки эта информация все же была отсеяна. В контексте этой книги мы будем называть такую явно отсеянную информацию «эксформацией».
У сообщения будет глубина, если оно содержит большое количество «эксформации». Если во время процесса формулирования окончательного сообщения определенным человеком массив информации, присутствующий в сознании этого человека, отсеивается и, следовательно, отсутствует в этом сообщении — перед нами эксформация.
Исходя из информационного содержания самого сообщения, невозможно измерить, сколько эксформации подразумевает в себе это сообщение. Содержание может только сказать нам: отправитель придал информации в сообщении такую форму, что она относится к информации, которая была в его голове.
Загадка коммуникации заключается в том, как это становится возможным: как в определенной порции информации, которую мы передаем, мы можем ссылаться на количество информации, которую мы отсеиваем? Как мы можем уложить свое умственное состояние в определенную информационную форму? Это само по себе замечательно. Но, разумеется, не менее замечателен тот факт, что другие могут использовать эту нашу карту, чтобы обрисовать для себя территорию.
Хороший участник коммуникации думает не только о себе: он также задумывается о том, что происходит в голове у получателя. Одной только недвусмысленности информации, в которой содержится упоминание об определенной информации в голове отправителя, недостаточно, если эта информация каким-то образом не вызовет правильные ассоциации у получателя.
Идея передачи информации заключается в том, чтобы в голове у получателя возникло то состояние ума, которое соотносится с состоянием ума отправителя в той же степени, в какой эксформация соотносится с передаваемой информацией. Идея посыла информации заключается в том, что в уме получателя должна содержаться определенная внутренняя информация, которая относится к эксформации, которая имеется в голове у отправителя. Переданная информация должна вызвать у получателя определенные ассоциации.
Для примера возьмем слово «лошадь». Когда писатель пишет слово «лошадь», он использует большой личный опыт. Ему приходилось видеть лошадей, он читал о лошадях, он смотрел про них программы по телевидению, ему известно, что люди ассоциируют лошадей с разными вещами: с красотой и чувственностью, победами на тотализаторах, конским навозом. Из своей памяти он может вызвать огромное количество информации, относящейся к лошадям.
Вне контекста он не может ожидать того, что возникает в его уме, когда он пишет слово «лошадь», будет тем же, о чем подумаете вы, когда будете читать это слово. Но если он использует его в отрывке об истории лошадиных скачек, он с высокой долей вероятности может быть уверен, что и у него, и у его читателей в мозгу возникнет одно и то же.
«Корова». Уже очевидно, что мы говорим не об ипподромах или символах изобилия. Мы говорим о домашних животных. Больших, очаровательных, пугающих, тыкающихся носом дружелюбных животных.
Автор вызвал в вашей голове целый ряд ассоциаций. Результат мог оказаться не таким же, как если бы он написал «Лошадь. Корова». Но почти таким же. Автору не приходится слишком стараться, чтобы вызвать ассоциации в вашей голове.
