Лев Клейн - Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность
Доводить голубых до отчаянности вообще неумно, и это грозит непредвиденными последствиями. Вот письмо, приведенное в «Молодом коммунисте»: «… Гомосексуалистом я являюсь уже 15 лет, при этом меня никто не совращал, и в свои 12 лет я этого хотел сам. За гомосексуализм меня выгнали из комсомола (я, как дурачок, плакал), за гомосексуализм меня судили (я год и шесть месяцев провел в тюрьме и «на химии»)… Если я заболею СПИДом, то уж простите, но лечиться не пойду, а постараюсь в качестве мести за те полтора года заразить как можно больше всех вас — честных и морально устойчивых. Буду мстить за все унижения…» (Новиков 1988: 68–69).
Всё это требует коренного изменения общественной климата в отношении к гомосексуальному меньшинству. Закон изменен, климат же пока остается в основном прежним. И не только у нас.
В Америке победительница конкурса красоты Анита Брайант продлила свою популярность, возглавив крестовый поход против гомосексуалов. (Bryant and Green 1978)
Для своей книги «Пуританские джунгли: сексуальное подполье Америки» журналистка Сэра Харрис провела ряд интервью. Влиятельный баптистский проповедник из Майями Джон Сорренсон сказал ей: «Я предпочел бы видеть любого из моих детей лучше мертвым, чем гомосексуалом… Я считаю грех гомосексуальности более тяжким, чем грех убийства». На вопрос о христианской любви к ближнему ответил, что в этом смысле он готов любить и гомосексуала. Но как? «А вот как: держать его в тюрьме». Потому что это избавляет его от греха. А лучше бы казнить. «Если бы гомосексуальность была основанием для смертного приговора, вы бы могли увидеть почти прекращение всей этой вещи.» (Katz 1976: 188–191)
Институт исследований секса в США провел в 60-х опрос свыше 3 000 взрослых жителей. Две трети не любят гомосексуалов, считают их непристойными и вульгарными, а 80 % не хотели бы иметь с ними никакого дела (Boczkowski 1988: 75). Хаузер цитирует радикальные высказывания: «Всех их надо кастрировать, а потом повесить». «Если б я мог, то всех бы их кастрировал. Во всяком случае все они должны быть повешены» (Hauser no Boczkowski 1988: 157). Именно под давлением общественного мнения в США 20 штатов из 50 до сих пор не отменили уголовного преследования гомосексуалов. А у нас? В 1989 г. Всесоюзный центр исследования общественного мнения провел опрос 2 600 граждан. На вопрос «Как следует обращаться с гомосексуалистами» 33 % (треть!) ответили — «ликвидировать», 30 % (еще почти треть) — «изолировать» их от остальной части общества (т. е. интернировать в местах заключения или ссылки), 6 % — «помогать» (имелось в виду: медицинскими и психологическими средствами) и 10 % — «предоставить самим себе». (Кон 1997: 377). Недопустимыми считает гомосексуальные связи 71 % населения, тогда как добрачные половые связи только 27 %, порнографию — 31 %, частую смену партнеров — 50 % и т. д. (Бочарова 1994: 100). Таково отношение толпы к гомосеку, гомику, «голубому».
С 1993 г. в Уголовном кодексе больше нет статьи, карающей за гомосексуальную ориентацию. Но в умах держится боязнь и ненависть. Впрочем, они стали убавляться. Такой же опрос об обращении с гомосексуалами, проведенный через пять лет после первого (но данные обоих опросов взяты уже только по России, а не по Союзу), показал следующее: за истребление высказались уже не 31 %, а только 22, за изоляцию — не 32 %, а 23, напротив за помощь 8 % вместо 6 и за то, чтобы оставить голубых в покое — 29 % вместо 12. (Кон 1997: 379–380)
Ненависть к этому сексуальному меньшинству прорывается в настоящей охоте на «голубых», которой занимаются (не без выгоды) хулиганы и грабители. Как это выглядит, можно представить по роману известного американского писателя Джозефа Хэнсена из Калифорнии, основателя журнала «Тэнджентс». Герой романа «Улыбка на его веку» Уит Миллер, тоже известный писатель, пожилой и бисексуальный, разведясь с женой и расставшись с молодым другом, томится в одиночестве. Поздним холодным вечером он бродит по пляжу неподалеку от своего дома и оказывается под пирсом, где обычно встречаются те, кто ищут тайных свиданий.
«Сильно пахнет высохшей древесиной, гниющими водорослями, мертвой рыбой, мочой, дешевым сладким вином, экскрементами. Он едва не упал на пару голых тел, сцепившихся и мычащих на песке. Пробормотал извинения. Голая фигура прислонилась к сваям подобно святому на картине, а темная голова толчется у его паха. Кто-то стонет в темноте: «Ах, да, боже мой, глубже»… Он хочет уйти. Поворачивает назад, его нога скользит и он почти падает. Делает шаг, освобождает свой сапог из лежащих плавок. Они сильно пахнут одеколоном. Чья-то рука убирает их от него. Он видит блеск зубов. Рука приближается к его паху. Шепот: «Ааа», и пальцы находят застежку его молнии и тянут ее вниз. Они уже роются в его ширинке. Обладатель этих пальцев прижимается к нему голый, скользит влажным ртом по его шее. Уит отталкивает его. «Нет». Он слышит напряженность в своем голосе, слабость воли, панику. «Это не моя игра». Он застегивает молнию. «Простите». Он спешит из-под пирса, потея и стуча зубами. По глубокому песку он хочет выбраться к дороге.
«А вот один», — чей-то голос.
«Смотри-ка, я ж тебе говорил, что не так уж холодно. Они ни х… не замечают, когда этим занимаются».
Мимо проносится машина. Она освещает Уита и фигуры в сапогах и кожаных куртках, стоящие на дюне прямо перед ним. Он поворачивает и сталкивается с другим, который хватает его руку и останавливает. «Стой. Никуда не уйдешь». Тот, с дюны, сходит вниз. Щелчок со стороны другого. Свет прямо в лицо, только на секунду. Отводится, потом возвращается и скользит по нему вверх и вниз. Тихий свист. «Дерьмо, глянь на шмотки этой девки». Свет отходит.
«Эй, мадам, покажи-ка свой бумажник». Дышит пивом.
«Забудь, — отвечает Уит. — Там под пирсом дюжина свидетелей».
В ответ сильный удар. Перехватило дыхание. Вот он уже лежит на песке. Один из них — на нем. Уит молотит кулаками, и кулак наталкивается на кость. Но и ему размозжили лицо. Он чувствует соленое. У кого-то кровь из носу. Колено упирается ему в пах. Он вскрикивает от боли. Поворачивается лицом вниз. Из его кармана вытаскивают кошелек. Фонарик вспыхивает снова. Близко сзади он слышит: «Во, полусотенные».
Тот, чей нос он разбил, изо всех сил давит и тяжело дышит. Уит говорит: «Сойди с меня». Он толкается локтями, но получает удар по уху. Голова идет кругом. Перед глазами плывут разноцветные круги…
«Пять сотен баксов». Снова легкий свист.
«Отключился», — говорит один из них.
Боль внизу живота всё еще сильна, но он смог выгнуть спину, и тот, кто оседлал его, падает. Уит прыгает, хватает ногу другого, толкает его в задницу. Но сбоку сапог резко входит Уиту в ребра, он слышит их треск. Как глупо он действует! Свет другой проходящей машины выхватывает из темноты голых людей, убегающих прочь. Он кричит им: «Помогите». Но они не останавливаются, а бегут еще быстрее, только члены мотаются туда-сюда на бегу… Он получает удар по ребрам с другой стороны. Конец ребра врезается, как нож во внутренности. Он издает невнятный звук и снова утыкается лицом в землю. Пробует ползти. Его бьют по голове. Рукой он старается закрыть череп… Его бьют по почкам, и рефлекс опрокидывает его на спину. Чем-то тяжелым и холодным бьют в лицо, металл. Еще. В рот. Какие-то камушки во рту. Нет, не камушки. Зубы. Он выплевывает их. Кровь льется в горло, он давится и кашляет. Подымается на колени. Ничего не видит, потому что кровь заливает глаза. «Эй», — говорит он, пытается сказать, думает, что говорит, — вы уже взяли мои деньги. Зачем вам меня убивать?»
«А зачем тебе жить, выродок?
Они снова наносят тяжкие удары. Может быть, они бьют его и дальше, но он уже не чувствует.» (Hansen 1981: 252–255)
Писатель очнулся в клинике через много дней, лишившись зубов и глаза. Другой подобный случай описан в романе молодого писателя-негра Мелвина Диксона «Исчезающие комнаты». Там дело закончилось коллективным изнасилованием и убийством (Dixon '1991). Художественная литература? Вымыслы? Американская специфика? Но в немецких журналах для «голубого» читателя ежемесячно публикуется вполне реальный и продолжающийся мартиролог по убитым «голубым». А сколько нападений, не доведенных до убийства? В немецких городах собираются банды по 5–6 парней и охотятся в парках на «голубых», избивают их и грабят. Полиция задерживает их редко, потому что «голубые» обычно избегают жаловаться — не хотят огласки.
Из интервью с одним таким охотником, задержанным в Штутгарте:
«Журналист: Ты нападал только на гомосеков? Роланд С.: Только на гомиков, потому что у меня к ним ненависть. Потому как они меня часто пытались подклеить, понимаешь?… Журн.: А ты не можешь нормально сказать: я не голубой?… Роланд: Меня колотит уже только от одного того, что он меня, значит, за голубого держит… Это для меня унижение. /Курн.:.Для тебя гомики это что-то неестественное? Роланд: Да уж куда как. Гомик просто извращенец. Когда я в дискотеке вижу как два гомика вихляются в слюнявом поцелуе, меня тошнит. Меня редко от чего тошнит, но уж это омерзительно. Мне не найти достаточно крепкого слова для этого. Омерзение это не то слово… Журн.: Ну что тебе за забава в этой охоте? Роланд: А чувствуешь силу в кодле. Журн.: Впятером нападать на одного? Роланд:… Ну, не только это, но чувствуешь свою принадлежность к коллективу… Журн.: Ты применяешь насилие против тех, кто другой, чем ты, только потому, что ты сильнее, а быть сильным для тебя много значит, так? Роланд: Ясное дело…
