Андрей Курпатов - Складка времени. Сущность и критерии
Вообще говоря, ценность мысли и действительных умственных способностей настолько теперь девальвирована, границы того, что, в принципе, следует именовать этими терминами, настолько размыты, а толерантность в отношении глупости и необразованности настолько высока, что сокрушаться по поводу отсутствия у современников способности к мыслительной деятельности даже как-то неловко. Интеллектуальные способности не являются больше фактором, обуславливающим «достойную жизнь» человека. По крайней мере, большинство наших потребностей в настоящее время может быть вполне удовлетворено и при минимальном уровне сообразительности, а потому нет больше нужды лезть из кожи вон, чтобы получить настоящее академическое образование и «пробиться в люди». Занять мягкое место в теплом офисе с гарантированной заработной платой можно и без особых интеллектуальных заслуг. При этом рост заработной платы у «простых работяг» зачастую куда существеннее, нежели у работников «интеллектуального труда», так что вообще непонятно, зачем человеку необходимо образование.
Мы вступили в новый «чудный» мир, где нет больше интеллектуальных авторитетов, а ценность умственных способностей определяется исключительно коммерческим спросом, в связи с чем востребованы лишь отдельные его подвиды (интеллектуальные навыки программиста, знания экономических консультантов и т. п.). Все это, впрочем, вовсе не означает, что умных людей отныне нет вовсе, а интеллектуальные забавы никого больше не развлекают. Это означает лишь то, что интеллектуальная вертикаль, характеризовавшая прежнюю итерацию нашей цивилизации, нивелировалась – отставлена, так сказать, за ненадобностью. Человек же, будучи животным стайным, а значит, обладающий выраженным иерархическим инстинктом, учится исключительно у тех, кто стоит выше его по социальной лестнице.
Этот феномен наглядно демонстрирует знаменитый эксперимент, приведенный Конрадом Лоренцом в книге «Агрессия (так называемое „зло“)»: «Йеркс и его сотрудники уже давно сделали чрезвычайно интересное, поистине поразительное наблюдение: шимпанзе, которые известны своей способностью обучаться за счёт прямого подражания, принципиально подражают только собратьям более высокого ранга. Из группы этих обезьян забрали одну, низкого ранга, и научили её доставать бананы из специально сконструированной кормушки с помощью весьма сложных манипуляций. Когда эту обезьяну вместе с её кормушкой вернули в группу, то сородичи более высокого ранга пробовали отнимать у нее честно заработанные бананы, но никому из них не пришло в голову посмотреть, как работает презираемый собрат и чему-то у него поучиться. Затем таким же образом работе с этой кормушкой научили шимпанзе наивысшего ранга. Когда его вернули в группу, то остальные наблюдали за ним с живейшим интересом и мгновенно переняли у него новый навык»[69].
Наличие интеллектуальной вертикали в социальном пространстве формирует потребность «менее сообразительных» членов общества учиться у «более сообразительных», тянуться за ними. Но если такой вертикали нет, то и соответствующего позыва не возникает, то есть, отставив в сторону интеллектуальную вертикаль, мы, по сути, лишились возможности элементарного воспроизведения интеллектуальных навыков, не говоря уже о большем. Какое-то время мы еще проедем «на старых дрожжах», но и эти «дрожжи» выдыхаются куда быстрее, чем можно было бы подумать. И проблема не только в доступности основных благ для всех членов общества (вне зависимости от уровня образованности и интеллектуальных способностей), но в доступности информации, как таковой. Когда у тебя всегда есть возможность все что угодно «прогуглить» или «спросить у Яндекса», то, с одной стороны, умные и образованные люди перестают оцениваться по этому качеству (есть подспудное ощущение, что они все равно проигрывают поисковикам и интернету в целом) – в их таланте нет больше ничего эксклюзивного и тем более впечатляющего, а с другой стороны, теряется сам навык работы с информацией – ведь главным в прежние времена было не просто знание как таковое, но умение человека отыскивать это знание (в бесконечности библиотечных каталогов и междустрочии сложносочиненных монографий), осмысливать его и развивать.
Информационная эпоха – эта «третья тоффлерианская волна» – обернулась информационной инфляцией: она не сильно поспособствовала развитию интеллекта как такового (скорее, эффект был обратным), а кроме прочего, радикально девальвировала ценность знания, сделав его из «сакрального» – неприлично доступным. Кажется, все это не имеет никакого отношения к обсуждаемой нами теме – где время и его складка, а где информация, навыки интеллектуальной работы, авторитет знания и проч.? Но, на самом деле, речь идет о вещах предельно связанных друг с другом, о чем мы сейчас и поговорим, обсуждая третий критерий складки времени – феномен фальсификации мышления.
«Система 1» и «Система 2»
Раз уж я вспомнил про самоволки, приведу еще одно интересное наблюдение… Не знаю, как сейчас, но в мою бытность нахимовцем училище частенько называли «Системой». В этом нарицательном имени, конечно, важна была этимология: любая военная служба – это жизнь в системе, следование системе, и это система, живущая в тебе. Сейчас мне сложно вспомнить, как это было на самом деле – теперь уже и не представить, что так может быть (все-таки армейский порядок во вполне себе тоталитарном обществе – это нечто большее, чем просто армейский порядок). По нашим временам, когда молодого человека отчисляют из военного училища, невольно думаешь – «еще неизвестно, кому повезло», а вот в реалиях Советского Союза изгнание из военного учебного заведения ничего хорошего отчисленному не сулило. И еще это было очень стыдно – если тебя отчислили, то ты как бы не просто «неудачник», ты еще и какой-то «неправильный», а это куда более неприятная характеристика (с учетом того самого общества).
Короче говоря, мы все очень боялись отчисления. По-настоящему. Это спустя пять-шесть лет, закончив «вышку», каждый второй (а то и первый) мечтал уволиться из Вооруженных Сил, и было совершенно непонятно, как это сделать – из-за катастрофической нехватки кадров никого, что ты ни делай, не отпускали. Но тогда, в конце 80-х – страх и ужас: делайте что угодно, наказывайте, только не увольняйте, не отчисляйте. С другой стороны, существование в «Системе» (понимай ее хоть на уровне Нахимовского училища, хоть на уровне всей военной махины) требовало от тебя определенной доли садомазохизма, о котором, впрочем, в СССР знали далеко не все. И садомазохизм этот состоял в готовности беспрекословно принимать предлагаемые тебе «правила игры». В конце концов, никто над нами с секирой не стоял, ничего смертельного даже в отчислении из училища не было, но правила поведения были предельно строгими, выполнение приказаний должно было быть беспрекословным, а любая попытка «иметь мнение» приравнивалась, можно сказать, к измене Родине, поскольку нарушала главный принцип существования «Системы» – ее вертикаль.
В общем, если говорить уже совершенно специфическим физиологическим языком, главное, чему мы должны были выучиться в «Системе» (Нахимовском военно-морском училище) – это навыкам «торможения». Нейрофизиологическое понятие «торможения» имеет большую и непростую историю, которая в России писалась И.М. Сеченовым, Н.Е. Введенским, И.П. Павловым, В.М. Бехтеревым, A.A. Ухтомским, П.К. Анохиным, и тут безусловен как раз отечественный приоритет. Достаточно сказать, что в теории Ивана Петровича Павлова «процессы торможения» занимают первую строчку, по значимости, с «процессами возбуждения», а все последующие составляющие павловскую теорию элементы – от систематизации типов психики до определения существа экспериментальных неврозов – стоят уже за ними и на них же базируются. Однако тут все не так просто, как может показаться на первый взгляд, и если с акцептором результата действия Петр Кузьмич Анохин павловскую теорию поколебал, то его анализ «тормозного процесса» ее, по существу, разрушил (но об этом чуть позже). Если же вернуться к тем навыкам психики, которые вбивались в наши головы (формировались в наших головах) «Системой», то это, конечно, в первую очередь способность подавлять возникающие в этих же самых головах «процессы возбуждения», то есть способность контролировать свои импульсы, потребности, реакции и т. д.
Так вот, самоволка. Самоволка – это, безусловно, важнейшая часть жизни любого военнослужащего. Впрочем, не следуют думать, что самоволка – это проявление некой спонтанности его – военнослужащего – природы. Скорее даже, наоборот. Самоволка – это не когда ты поддаешься гуляющему в тебе возбуждению и безоглядно бросаешься в пучину безответственности, нет, самоволка – это когда ты в каком-то смысле затормаживаешь в себе собственное торможение. Жизнь в «Системе» – это жизнь под постоянным давлением, это перманентное торможение твоих «процессов возбуждения» (ты должен собой управлять, себя контролировать, держать в рамках и т. д.). Когда же ты нарушаешь установленные правила системы – ты должен подавить в себе возбуждение, вызванное самим фактом нарушения тобой установленных в тебе же границ. Иными словами, когда ты живешь в процессе постоянного подавления своих реакций, и ты решаешься сделать что-то, что изменит этот установленный порядок, то в тебе возникает возбуждение именно из-за того, что ты нарушаешь уже принятые тобою нормы, и его опять-таки надо тормозить. То есть это вполне определенный двойной стресс.
