Ирина Медведева - Новое время — новые дети
Параллельно с этим множество людей, числившихся раньше в разряде преступников («теневики», фарцовщики, расхитители государственной собственности, власовцы, советские шпионы, сбежавшие за границу, люди, торговавшие государственными секретами и проч.) были названы кто самым предприимчивым, кто — славным борцом за Белую Идею, кто — смельчаком, который, рискуя жизнью, вырвался из тоталитарного плена, чтобы прокричать на весь мир правду об ужасах советского ада. Причем в этом не было какой–то особой демонической злонамеренности. Простая логика жизни подсказывала подобные выводы. Раз большевики — преступники, то те, кого они карали, конечно же, лучшие люди. Зло, оно ведь борется с Добром!
Борцы с «уголовным большевистским режимом», вероятно, рассчитывали на то, что процесс, как пошел по их воле, так в нужный момент и остановится. Ничего удивительного — это же были люди старой партийной закваски. Однако в «беспартийной реальности» сюжет повел себя самостийно, как Украина.
Во–первых, круг амнистируемых стал расширяться, ибо общественное сознание постепенно включало в него все новые и новые группы: проституток, которых романтически называли путанами, бандитов, вышибающих деньги из должников (кто–то из газетчиков даже окрестил их «санитарами рынка»), боевиков, а потом и террористов.
Ну, и во–вторых, мафия не согласилась на роль мавра и не пожелала уйти, когда начальство решило, что она сделала свое дело. А силой ее уже не прогнать — власть сама выбросила в окошко метлу.
Эта история, помимо всего прочего, наглядно показала, что владение современной психотехнологией, которое многими воспринимается как некая магическая сила, неизбежно приводящая к успеху, на самом деле — типичный новый миф. Никакая технология не может заменить настоящего стратегического ума. Которым наша номенклатура, увы, не отличается, так как отбор в эту категорию давно идет по другим признакам.
В чем состоял основной смысл перестроечного проекта? — В том чтобы демонтировать старый строй и установить новый, при этом не только оставшись у власти, но и расширив свои возможности. Т. е. номенклатура, свято веря в лозунг «Для нас ничего невозможного нет», замыслила уникальный исторический эксперимент. Привыкнув к политическому шулерству в отношениях со своим народом, она надеялась надурить историю: воспользоваться силами мощной маргинальной группы, совершить революцию, а потом присвоить себе плоды этой революции, загнав помощников на прежнее место. (Ну да, уголовники же «трусливые крысы», которые, только стукни кулаком по столу — моментально забьются в подпол!)
Это все равно как феодалы решили бы произвести революцию руками народившейся буржуазии и народных масс, а потом захотели бы оставить в дураках не только народ (эта технология отработана веками), но и пассионарное в то время третье сословие. В нашей криминальной революции роль народных масс, оставленных потом в дураках, сыграла интеллигенция. (Вспомните расклад сил в 1917 году — и вы получите наглядный пример того, что есть диалектическое развитие). Но настоящая движущая сила (а не рупор) революции a priori пассионарна, и ее так просто в сторону не отставить.
Это теперешняя интеллигенция вздохнет, скажет, как в песне Галича, что «оказался наш отец не отцом, а сукою», но не только не возьмет в руки автомат, а даже сочтет неприличным пошутить на эту тему. Мафии же мечтать об автомате нечего. Она давно вооружена. В некоторых весьма престижных заведениях уже можно встретить примерно такие корректные объявления: «Господа! Убедительная просьба сдать охранникам при входе личное оружие». Как вы понимаете, эта просьба обращена вовсе не к «акулам пера».
Случайно ли вместо задуманной буржуазно–демократической революции в России второй раз получается что–то совсем другое, большинством политиков непредвиденное? — Думаем, нет. И даже уверены. Второй раз на протяжении одного столетия в России предпринимается попытка заменить базовые культурные ценности на другие, чужеродные. А они, как ни старайся, не приживаются. (Надеемся, в предыдущих главах мы достаточно убедительно показали, что они просто не могут прижиться здесь, на этой культурной почве). В итоге, отказываясь от старых ценностей, правящая верхушка не в состоянии внедрить новые. Рано или поздно они обязательно бывают отторгнуты. Но люди не могут долго жить в ценностном вакууме, и непременно появляется сила, которая закачивает новый культурный воздух. Новый, но свой. Пускай вонючий, но зато не вызывающий аллергического удушья.
Если под этим углом зрения посмотреть на борьбу «чистых» и «нечистых», то опять же станет очевидным огромное преимущество вторых. Поначалу такое утверждение может показаться диким. Что за чушь?! Какая там культура у бандитов? Культура — это духовные ценности, а тут сплошная антидуховность, антикультура.
Но если посмотреть повнимательней и без предубеждения, то окажется, что «анти» по отношению к нашей культуре — это модернизационные ценности западного образца. Бандитские же ценности, вкусы и законы отношений — это вовсе не «анти», а субкультура. Сниженная, конечно, (поэтому и «суб»), но не иноприродная. Исследователи, изучавшие преступную среду — такие, например, как известный правозащитник В.Чалидзе (США) - отмечали, что воровской мир весьма консервативен в почитании своих организационных и этических принципов. Чалидзе даже проводит аналогию между воровской организацией и работной артелью, русским социальным институтом. И указывает характерные признаки:
«молчаливый» договор участников;
ограничение свободы выхода из артели;
принцип круговой поруки;
равноправие основных членов при приоритете лидера («атамана», «старшого»);
внутренняя система наказаний;
высокая степень информационной замкнутости;
особый внутренний язык;
взаимодействие с другими артелями в разделе территории промысла.
И многие внешние черты, и глубинные, архетипические свойства роднят сниженную, низкую культуру с высокой. Странного тут нет ровным счетом ничего. Уголовники по большей части происходят из низов общества, и уже одно это приближает их к почве. А слабые психические тормоза и необремененность высокой культурой — плохой заслон на пути коллективного бессознательного (термин К.Г.Юнга), в котором эти архетипические свойства проявляются в своем как бы первозданном, даже первобытном виде.
Взять хотя бы «равноправие основных членов при приоритете лидера («атамана», «старшого»). Чем не модель идеального русского царства? Здесь и «вольница», и равенство, и сильная отцовская длань, суровая, но справедливая.
А «молчаливый договор участников»? Разве он не отражает архетипическую неприязнь нашего народа к приоритету формального права и, наоброт, исконную тягу к решению спорных вопросов «по правде», «по справедливости»? (Неслучайно в русском языке — а в языке вообще ничего случайного не бывает — «правосудие» и «справедливость» — это разные, хотя и однокоренные слова; в английском же, французском, испанском и проч. языках понятия «правосудие» и «справедливость» обозначаются одним словом. Т.е., нет никакой другой справедливости, кроме правовой, юридической). Насколько мы понимаем, «молчаливый договор участников» основывается не на писаных законах, а на традициях (в данном случае, уголовных). В юриспруденции это носит название «естественного права». И симптоматично, что о перспективности построения в России общества, основанного на принципах «естественного права», заговорили сейчас и некоторые наши политологи. Можете не сомневаться, «молчаливый договор» приживется здесь гораздо лучше, чем «Декларация прав человека». Так уж устроена наша культура, и с этим надо смириться независимо от личного вкуса. Иначе невозможно будет выйти за пределы порочного круга.
Теперь о круговой поруке. В высокой культуре это называется «взаимопомощь» и «взаимовыручка», но носители высокой культуры сегодня от нее публично отреклись, объяснив обществу, что коллективизм тождественен стадности, а нормальные люди думают каждый о себе и не вмешиваются в чужие дела. А кто вмешивается, тот посягает на свободу воли (т.е., равнодушие получило еще и концептуальную поддержку). Что ж, свобода воли действительно один из важнейших принципов христианской этики. Но любые поступки имеют последствия, и, выбирая линию поведения, свободный человек должен свободно же брать на себя и бремя ответственности. Ибо оно все равно ляжет, но если не быть к этому готовым, то от неожиданности можно сломать хребет.
Так что когда на верхних этажах культуры отказывались от идеи коллективизма, следовало предвидеть, что на нижних этажах такого отказа может и не произойти. И скорее всего не произойдет. Как говорят врачи, «по жизненным показаниям», ведь для уголовников принципы коллективизма — залог выживания. И люди, в чьем архетипе записана тяга к общинной жизни, будут спускаться вниз, в подвал. И закрывать глаза на то, что там пахнет плесенью и крысами, а по углам висит паутина. В ситуации, когда на верхних этажах вообще нельзя дышать, это все становится второстепенным.
