Диана Видра - Помощь разведенным родителям и их детям: От трагедии к надежде
И еще один необыкновенно важный момент. Для полноценного развития ребенку совершенно необходимо видеть перед собой пример добрых отношений родителей между собой. Если таких отношений нет, то у него отсутствует модель «не симбиотических» любовных отношений. Агрессивные отношения родителей между собой сигнализируют ребенку опасность: отказ от «симбиотической связи» с матерью означает потерю ее любви.
Теперь мы понимаем, что первые три года жизни относятся к особенно критическим этапам развития ребенка. Как часто непрерывность отношений матери и ребенка нарушается из-за того, чю декретный отпуск подошел к концу и ей надо выходить на работу! Как часто весь груз и все заботы по уходу за малышом лежат исключительно на ней, и отцы даже не догадываются о том, какое огромное значение имеют они для развития детей! Второй год жизни, когда ребенок становится особенно подвижен, чрезвычайно тяжел для родителей и прежде всего для матери, которая и без того уже измотана нагрузками первого года. Особенно если она вынуждена вернуться на работу. Естественно, у нее появляется потребность наверстать упущенное, получить наконец возможность подумать и о себе, она устала и чаще всего слишком далека от того состояния благодушия, которое так необходимо ребенку. Осложняет ситуацию и воспитание чистоплотности у ребенка. Многие дети в двухлетнем возрасте начинают посещать детские ясли и вынуждены переживать разлуку с матерью именно тогда, когда они больше всего нуждаются в ее близости. А если в этот момент в семье рождается новый ребенок, то это переживается уже почти как катастрофа: новый пришелец отнимает у него те свойства матери, которые и делали ее матерью: нежность, терпение, проникновенность. Фигдор обращает внимание на то, что именно второй год жизни ребенка является, как правило, во многих семья излюбленнейшим для рождения нового малыша.
И если ко всему этому добавляется еще и кризис в супружеских отношениях, то условия для нормального развития способности ребенка к тройственным отношениям можно считать потерянными. Неуверенность в принципиальной доброте матери, супружеские конфликты, отсутствие, самоустранение отца, перегруженная и несчастная мать, а также отсутствие модели зрелых любовных отношений между родителями непременно приводят к осложнениям в борьбе ребенка за автономию. Чем больше ребенок привязан к матери, тем драматичнее разыгрываются конфликты и тем больше разочарование ребенка.
И если потом наступает развод, то послеразводный кризис с новой силой активизирует эти ранние конфликты. И не только у ребенка, но и у матери. «Драматургия» послеразводного кризиса варьируется от ребенка к ребенку, часто независимо от внешних обстоятельств; разные дети по-разному реагируют на развод, развивая в себе различные по объему и содержанию страхи, фантазии, агрессивные и регрессивные желания; у одних детей травматический срыв психической защиты наступает раньше, у других позже.
Симоне было пять лет, когда родители разошлись. На первом году жизни у нее сложились необыкновенно нежные отношения с отцом. Мать вынуждена была помогать своей больной матери, которая держала магазин, и к дочери пригласили няню. Но основную часть забот о ребенке взял на себя отец. Он практически забросил свою рабочую карьеру, чтобы иметь возможность постоянно быть возле малышки. Итак, можно сказать, что отец занял при ребенке место матери. Через год обстоятельства изменились. Ее помощь в магазине больше не требовалась, и мать целиком вернулась к ребенку. Отец, постоянно упрекавший жену за то, что той, дескать, «ее мамаша дороже собственного ребенка», воспринял возврат жены как конкуренцию, что вызвало в нем страх перед потерей любви дочери. Он чувствовал себя использованным и выброшенным вон. Тогда он, не желая конфликтов, уступил все родительские обязанности жене и целиком ушел в свою работу, которая теперь оказалась связанной с долгими и частыми командировками. А Симона таким образом совершенно внезапно потеряла свою «психологическую мать» и вынуждена была довольствоваться «вторым» объектом. Но ее «биологическая» мать знала о своем ребенке едва ли больше, чем в это время знают о детях отцы, у нее отсутствовал столь важный опыт отношений, и она не в состоянии была правильно воспринимать и реагировать на запросы дочери. Между ними образовалось отчуждение. Все попытки отдать дочь в детский сад кончались неистовством ребенка; Симона отчаянно цеплялась за мать, что не мешало ей тем не менее порой кидаться на нее чуть ли не с кулаками. Мать чувствовала себя бессильной, в ней росло разочарование браком и ребенком, что, в свою очередь, развивало в ней агрессивный потенциал против дочери. Между тем процесс индивидуализации Симоны не только задержался, он вообще не нашел своего завершения. Девочке так и не удалось развить в себе т. н. «константы объекта», о которой говорилось выше и ее раздвоенное представление о матери встраивалось в садо-мазохистский образец отношений. Дня не проходило без крика и слез. И когда произошел развод, страхи ребенка усилились, они питались собственными разрушительными импульсами, которые девочка проецировала на «злую» мать. Мать же, в свою очередь, подтверждала их своим агрессивным настроем против дочери. Симона относится к тем детям, на которых сам развод, кажется, не производит особого впечатления, поскольку их жизнь уже и до развода была достаточно ужасна. Исследователи считают, что ключом к феномену большей послеразводной «стойкости» детей, у которых уже до развода сложились агрессивно окрашенные отношения с матерью, является то обстоятельство, что во всех этих случаях у них уже образовался один из невротических симптомов, будь то ночное недержание мочи, различные фобии, симптомы истерии и страха и т. п. Выражаясь языком психоанализа, можно сказать, что симптомы эти «связывают» страхи ребенка.
Отношения с отцом на втором и третьем году жизни призваны во многом облегчить трудный и конфликтный процесс индивидуализации ребенка, они открывают ему альтернативный опыт отношений, благодаря которому малыш может и должен начать воспринимать себя отдельно от матери. Отношения родителей преподносят ему модель, в какой-то степени утешающее доказательство принципиальной возможности существования независимо от матери и в то же время сохранения с нею добрых и близких отношений. Пример отца учит гибкости в автономно-регрессивных конфликтах и облегчает конфликты с матерью. И если таким образом процесс индивидуализации состоялся, то это означает, что ребенок приобрел способность строить и сохранять одновременно многие зрелые отношения. Психическое отсутствие отца, будь то по причине смерти, развода или, как у Симоны, по причине отхода отца от семьи, отнимает у ребенка эту возможность. Правда, бывает и так, что «третий объект» все же существует — хотя это не обязательно отец, — и он частично восполняет потери. Но бывает и так, что отец живет в семье, поддерживает интенсивные отношения с ребенком, но у него нет любовных отношений с матерью. Конечно, такой отец тоже чрезвычайно важен для ребенка и его развития, но в этом случае отсутствует, во-первых, прогрессивный опыт собственного исключения, когда мать и отец заняты друг другом, и, во-вторых, ребенок видит на примере отца, что освобождение от симбиоза становится синонимом освобождения от отношений. Ребенок общается или с отцом, или с матерью. Одновременные отношения с обоими родителями становятся для него не только трудными, но и взаимоисключающими, в результате чего он по причине своей «неверности» постоянно боится потерять одного из них. Но и все же даже такие отношения могут в большой степени смягчить страхи, связанные с процессом индивидуализации. Однако, если в дальнейшем родители все же расходятся и ребенок чувствует себя целиком во власти матери, он начинает отчаянно обороняться против опасности оказаться ею поглощенным и отчаянно борется за свою автономию, завоеванную, не в последнюю очередь, все же при помощи отца.
Пока отец остается досягаемым, дети — даже те, у которых уже наметились заметные нарушения в объектных отношениях, — часто способны удерживать относительное душевное равновесие без необходимости прибегать к образованию тех или иных невротических симптомов. Но существует и так называемое агрессивное триангулирование, которое вступает в силу, когда между родителями не существует любовных отношений. В переживаниях маленьких детей отсутствие любви соединяется с агрессивностью. Открытие, что родители не только не любят друг друга, но и воюют друг с другом, внушает ребенку — и не только маленькому — огромный страх. Реакции детей на этот страх очень различны. Фигдор приводит один удивительный пример.
Герберту было пять лет, когда его родители готовились разойтись. У мальчика к этому времени сложились замечательные отношения как с матерью, так и с отцом. Ссоры родителей и даже рукоприкладство отца, казалось, не производили на него никакого впечатления. Чаще всего он, оставаясь в той же комнате, преспокойно играл. Не только психоаналитик, но и родители предполагали, что это равнодушие лишь фасад, однако исследование тоже не выяснило каких-либо серьезных страхов или нарушений: он не мочился в постель, не выказывал никаких фобий, не вызывал жалоб ни в детском саду, ни дома, был нормально развитым и не слишком болезненным ребенком. В результате дальнейшего обследования выяснилось однако, что равнодушие Герберта и в самом деле было лишь фасадом, но фасадом, за которым скрывался не страх, а огромное удовлетворение и, пожалуй, даже удовольствие. Он использовал агрессивность родителей по отношению друг к другу, чтобы освобождать себя самого от проявлений агрессивности по отношению к ним. Короче говоря, он «загребал жар чужими руками». Выяснилось и то, что отношение Герберта к матери носило для его возраста слишком сильно выраженный «симбиотический» характер и поэтому было чрезвычайно обременено внутренними конфликтами. Когда родители начинали ссориться, мальчик брал сторону жестокого отца и таким образом освобождал себя от необходимости самому проявлять агрессивность по отношению к матери; таким образом он избавлял себя от страхов, которые неизменно сопровождают ссоры ребенка с матерью. Как разовьется характер Герберта в дальнейшем? Во всяком случае, ни для кого не секрет, что жестокость не только пережитая на себе, но даже просто виденная в детстве, формирует жизнь человека страшным образом, в результате он становится если не «прирожденной» жертвой, то в том или ином смысле «прирожденным» преступником. Психологически это выглядит так: человек этот потом, на протяжении всей жизни, так и не в состоянии научиться воспринимать другую персону «целиком»: он либо восхищается человеком, либо окончательно разочаровывается в нем и тот с одной минуты на другую может диаметрально менять свое лицо в его глазах, превращаясь из лучшего друга в злейшего врага.
