О добывании огня - Зигмунд Фрейд
Это число хорошо нам известно из невротических фантазий. Ровно столько месяцев длится беременность, а потому при всяком появлении этого числа мы поневоле вспоминаем прежде всего о беременности. Конечно, в случае с художником речь идет о годах, а не месяцах; еще нам укажут, что число девять значимо во многих других отношениях. Но кто возьмется утверждать, что этой своей значимостью оно не обязано упомянутой связью с беременностью? Нас также не должен смущать переход от девяти месяцев к девяти годам. Из анализа сновидений мы знаем, сколь вольно «бессознательная умственная деятельность» обращается с числами. Если, например, во сне встречается число пять, его неизменно возможно проследить до пятерки, значимой для индивида при бодрствовании; но если наяву пятерка отмечает, скажем, пятилетнюю разницу в возрасте или компанию из пяти человек, то во сне это число предстает как пять банкнот или пять плодов. Само число сохраняется, но вот его олицетворения меняются в соответствии с правилами сгущения и смещения[122]. Значит, девять лет сна вполне могут соответствовать девяти месяцам реальной жизни. Работа сновидения, кроме того, обладает еще одной примечательной особенностью: она словно не замечает нуля и не воспринимает его как число. Пять долларов во сне могут равняться наяву пятидесяти, пятистам или пяти тысячам долларов.
Еще одна подробность отношений художника и дьявола имеет отношение к половой жизни. В первый раз, как уже упоминалось, лукавый явился в облике «честного старца», но уже при втором появлении нечистый сделался наг и уродлив, и у него было две пары женских грудей. Во всех последующих видениях груди присутствовали – либо как одинарная, либо как двойная пара. Только в одном видении у дьявола, помимо грудей, был большой пенис, увенчанный змеей. Это подчеркивание женской сексуальности за счет больших отвисших грудей (но женские гениталии не упоминаются) должно показаться поразительным противоречием нашему предположению о том, что дьявол выступал для художника заменой отцу. Что ж, такое описание дьявола само по себе не назовешь необычным. Когда слово «дьявол» обозначает целый разряд существ, когда дьяволы (бесы) являются скопом, среди них нередко встречаются существа женского пола, дьяволицы; но вот тот дьявол, который отмечен печатью индивидуальности, владыка преисподней и противник Бога, обыкновенно рисуется как самец, если угодно, сверхсамец (übermännlich) – с рогами, хвостом и большим пенисом-змеей, и женского в его облике, полагаю, доселе не отмечалось.
Эти две незначительные, казалось бы, черты позволяют установить, каков тот типический фактор, который определяет отрицательное отношение художника к отцу. Он бунтует против своего женского восприятия отца, которое достигает предела в фантазии родить ему ребенка (срок в девять лет). Мы находим подтверждение этому толкованию в наших анализах, раскрывших нам поистине причудливейшие формы переноса, причиняющие столько хлопот. Когда художник оплакивает умершего отца и тоскует по нему, в нем исподволь оживает давно вытесненная фантазия о беременности, и он вынужден защищаться от нее неврозом и умалением отцовской фигуры.
Но почему отец, превращенный в дьявола, должен обладать физическими признаками женского пола? Поначалу эта особенность кажется трудной для истолкования, но вскоре мы находим два объяснения, которые дополняют друг друга без взаимоисключения. Женственное отношение мальчика к отцу подвергается вытеснению, как только приходит понимание, что его соперничество с женщиной за отцовскую любовь вызвано страхом утратить собственные мужские половые органы, то есть страхом перед кастрацией. Следовательно, отказ от женского – плод бунта против кастрации. Свое наиболее сильное выражение этот страх исправно находит в обратной фантазии о кастрации отца, о превращении отца в женщину. Значит, женская грудь дьявола соответствует проекции собственной женственности субъекта на замену отца. Второе объяснение женских признаков у дьявола связано не с отказом, а с симпатией. В принятии такой формы усматривается указание на то, что нежные чувства ребенка к матери переместились на отца; первоначально имелась сильная фиксация на матери, и та, несомненно, отчасти несет ответственность за враждебность ребенка к отцу. Большая грудь – положительный половой признак матери, даже когда отрицательная характеристика женщины – отсутствие у нее полового члена – еще ребенку неизвестна[123].
Если страх нашего художника перед кастрацией мешал ему утолить тоску по отцу, то становится вполне понятным, почему он взывал о помощи и спасении к образу своей матери. Вот почему он твердил, что лишь Пресвятая Дева Мариацелльская способна расторгнуть его договор с дьяволом, вот почему он вновь обрел свободу в праздник Рождества Богородицы (8 сентября). Увы, нам не дано узнать, связана ли дата заключения договора (24 сентября) с какими-то похожими событиями.
Среди наблюдений психоаналитиков над душевной жизнью детей едва ли найдется другое, столь же неприятное и неприемлемое для нормального взрослого, как женское восприятие мальчиком к отцу – и обусловленная им фантазия о беременности. Только после того как Senatspräsident[124] Даниэль-Пауль Шребер, верховный судья палаты апелляционного суда Саксонии, опубликовал историю своего психического заболевания и продолжительного выздоровления[125], появилась возможность обсуждать эту тему без околичностей и лишних опасений. Из этой бесценной книги мы узнаем, что в возрасте около пятидесяти лет автор твердо уверился: Бог – кстати, во многом схожий с отцом автора, достойным врачом, – вознамерился его кастрировать, сделать женщиной и породить от него «новый народ, зачатый от духа Шребера». (Его собственный брак был бездетным.) В своем бунте против этого намерения Бога, которое казалось ему в высшей степени несправедливым и «противным порядку вещей», он начал страдать симптомами паранойи, но за несколько лет эти симптомы почти исчезли, оставив лишь смутные воспоминания. Одаренный автор собственной истории болезни не смог догадаться, что выявил совершенно типичный патогенный фактор.
Альфред Адлер[126] вырвал этот бунт против кастрации или женственности из органического контекста. Он увязал, поверхностно или даже ложно, это сопротивление со стремлением к власти и описал его как независимый «мужской протест». Поскольку невроз может возникнуть только из конфликта между двумя склонностями, будет столь же правомерно видеть причину каждого невроза в мужском протесте и в женской установке, против которой он восстает. Разумеется, этот мужской протест играет немалую роль в формировании характера (у некоторых типов людей очень большую), и мы встречаем его при анализе невротиков в форме сильного сопротивления. Психоанализ придает мужскому протесту должное значение в связи с комплексом кастрации, но не готов признавать его всемогущество или вездесущность при неврозах. Наиболее ярким случаем мужского протеста, со всеми наглядными реакциями и признаками, в моем собственном опыте был случай пациента, который обратился ко мне за лечением
