Теория Зигмунда Фрейда (сборник) - Эрих Зелигманн Фромм

«интерпретацию») – все эти факторы превратились из того, что когда-то было полезным средством достижения цели, в священный ритуал, без которого ортодоксальный психоанализ немыслим. Наиболее ярким примером этого служит, пожалуй, кушетка. Фрейд выбрал ее потому, что «не хотел, чтобы на него таращились по восемь часов в день». Потом добавились другие причины: пациент не должен был видеть реакции аналитика на то, что он говорит, – а поэтому лучше, чтобы аналитик сидел позади него; пациент чувствовал себя более свободным и расслабленным, если ему не приходилось смотреть на аналитика; «ситуация кушетки», как стало подчеркиваться позднее, искусственно воссоздавала ситуацию раннего детства, которая должна была приводить к лучшему развитию трансфера. Какова бы ни была ценность всех этих аргументов – лично я полагаю, что она не так уж велика, – при любом «нормальном» обсуждении терапевтической техники их можно было бы свободно оспаривать. В ортодоксальном же психоанализе отказ от использования кушетки рассматривается как свидетельство отступничества и prima facie[21] как доказательство того, что вы – не «аналитик».

Многих пациентов именно этот ритуал и привлекает; они чувствуют себя частью движения, испытывают ощущение солидарности со всеми теми, кто подвергается анализу, и превосходства над лишенными этой чести. Часто пациентов занимает не излечение, а волнующее осознание того, что они нашли свой духовный дом.

Наконец, картину того, какой квазиполитический характер имеет движение, завершает культ личности Фрейда. Я могу остановиться на этом коротко и сослаться на приводимый Джонсом портрет: Джонс отрицает и страстную жажду общественного признания, и авторитаризм Фрейда, и вообще любую человеческую слабость с его стороны. Другим хорошо известным симптомом того же комплекса является привычка ортодоксальных фрейдистов начинать, заканчивать и перемежать свои научные тексты замечанием «как уже сказал Фрейд», даже когда содержание работы совершенно не требует такого частого цитирования.

Я старался показать, что психоанализ, как и было задумано, развился в квазирелигиозное движение, основанное на психологической теории и дополненное психотерапией. Это само по себе совершенно законно. Критические замечания, высказанные на этих страницах, направлены против тех ошибок и ограничений, которые возникли в процессе развития психоанализа. В первую очередь он пострадал от того самого дефекта, излечить который ставит своей целью: от подавления. Ни Фрейд, ни его последователи не признавались ни другим, ни себе в том, что стремились к большему, чем научные и терапевтические достижения. Они подавляли свою амбицию завоевать мир благодаря мессианскому идеалу спасения и в результате оказались в ловушке двусмысленностей и нечестности, которые неизбежно следуют за таким подавлением. Вторым недостатком движения был его авторитарный и фанатичный характер, который помешал плодотворному развитию теории человека и привел к возникновению бюрократической структуры, унаследовавшей мантию Фрейда без его креативности и без радикализма его изначальной концепции.

Однако более важным, чем упомянутые моменты, является содержание идеи. Действительно, великое открытие Фрейда – новое измерение человеческой реальности, бессознательное – является элементом движения, имеющего целью реформирование человека. Однако это открытие фатальным образом увязло в болоте. Оно было приложено к небольшой области реальности – либидозным устремлениям человека и их подавлению, – но не к широкой реальности человеческого существования и не к социальным и политическим феноменам. Большинство психоаналитиков, и это верно даже для Фрейда, не менее слепы к реалиям человеческого существования и к бессознательным социальным феноменам, чем все прочие представители их класса. В определенном смысле они даже более слепы, потому что верят, будто нашли ответ на все вопросы жизни в формуле либидозного подавления. Однако нельзя видеть определенные аспекты человеческой реальности и оставаться слепым в отношении других. Это особенно верно в силу того, что весь феномен подавления есть феномен социальный. В любом обществе индивид подавляет осознание тех чувств и фантазий, которые несовместимы с мыслительным паттерном общества. Силой, вызывающей такое подавление, является боязнь оказаться в изоляции, стать изгоем из-за того, что подобные мысли и чувства никто не станет разделять. (В самой экстремальной форме боязнь полной изоляции есть страх перед безумием.) Учитывая это, для психоаналитика абсолютно необходимо выйти за пределы мыслительных паттернов своего общества, посмотреть на них критически и понять, какие реалии эти паттерны порождают. Понимание бессознательного данного индивида предполагает и делает необходимым критический анализ общества, к которому тот принадлежит. Сам факт того, что психоаналитик-фрейдист почти никогда не отказывается от представлений об обществе либерального среднего класса, составляет одну из причин узости и в конечном счете стагнации в вопросе, который и составляет суть его задачи: в понимании индивидуального бессознательного. (Кстати, существует странная – хотя и негативная – связь между ортодоксальной фрейдистской и ортодоксальной марксистской теориями: фрейдисты видят индивидуальное бессознательное и слепы в отношении бессознательного социального; ортодоксальные марксисты, напротив, остро чувствуют бессознательные факторы в социальном поведении, но совершенно не замечают индивидуальной мотивации. Это привело к вырождению марксистской теории и практики, и обратный феномен вызвал упадок психоаналитической теории и терапии. Этот результат никого не должен удивлять. Что бы ни было предметом изучения – общество или индивид, – изучаются всегда человеческие существа, а это означает, что дело касается их бессознательной мотивации; нельзя отделить человека как индивида от человека как члена общества, а если такое случается, то кончается непониманием и того, и другого.)

Каков же тогда наш вывод в отношении той роли, которую фрейдистский психоанализ играл в начале XX века?

Во-первых, следует отметить, что вначале – с 1900-х по 1920-е годы – психоанализ был гораздо более радикален, чем впоследствии, когда он приобрел свою огромную популярность. Для представителей среднего класса, воспитанных в викторианских традициях, утверждения Фрейда о детской сексуальности, о патологическом эффекте сексуального подавления и т. д. были вопиющим нарушением табу, и для преодоления табу требовались мужество и независимость. Однако тридцатью годами позже на волне сексуальной распущенности и широкого отказа от викторианских стандартов те же самые теории уже не выглядели шокирующими и вызывающими. Таким образом, психоаналитическая теория стала популярной в тех слоях общества, которые отрицательно относились к настоящему радикализму, т. е. к стремлению «докопаться до корней», и все же жаждали критики и отказа от консервативных нравов XIX столетия. В этих кругах – среди либералов – психоанализ выражал желанный средний курс между гуманистическим радикализмом и викторианским консерватизмом. Психоанализ заменил удовлетворение глубокого человеческого стремления найти смысл жизни, соприкоснуться с реальностью, избавиться от искажений и проекций, создающих преграду между действительностью и человеком. Психоанализ стал суррогатом религии для горожан – представителей среднего и верхнего среднего классов, которые не хотели предпринимать радикальных и более всеобъемлющих действий. В Движении они нашли все – догму, ритуал, вождя, иерархию, ощущение владения истиной, превосходства над непосвященными, – однако без лишних усилий, без более глубокого понимания проблем человеческого существования, без понимания