Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд

Я. Ведь это неправда, что он приехал на тележке; он вышел из коровы, которая была в хлеве.

Ганс это оспаривает, говорит, что утром видел телегу. Я обращаю его внимание на то, что, вероятно, ему рассказали, что теленок приехал на телеге. В конце концов он соглашается: «Наверное, мне это сказала Берта, или нет, или, может, хозяин. Он был при этом, а это было ночью, значит это все-таки так, как я тебе говорю; или, мне кажется, мне никто про это не говорил, а я думал об этом ночью».

Если я не ошибаюсь, теленка увезли на телеге; отсюда и путаница.

Я. Почему ты не думал, что его принес аист?

Ганс. Я этого не хотел думать.

Я. Но о том, что аист принес Ханну, ты думал?

Ганс. В то утро (когда были роды) я это думал. Папа, а господин Райзенбихлер (хозяин дома) присутствовал, как теленок вышел из коровы?[45]

Я. Не знаю. Как ты думаешь?

Ганс. Я уже верю… Папа, ты часто видел у лошади что-то черное возле рта?

Я. Я уже часто это видел на улице в Гмундене[46]. В Гмундене ты часто был в кровати у мамы?

Ганс. Да!

Я. И тогда ты думал, что ты папа?

Ганс. Да!

Я. И тогда ты боялся папы?

Ганс. Ведь ты все знаешь, а я ничего не знал.

Я. Когда Фриц упал, ты подумал: «Если бы так упал папа», а когда тебя боднула овечка, ты подумал: «Если бы она боднула папу». Ты можешь вспомнить о похоронах в Гмундене? (Первые похороны, которые видел Ганс. Он часто о них вспоминает – несомненное покрывающее воспоминание.)

Ганс. Да, а что там было?

Я. Ты тогда подумал, что если бы папа умер, то ты был бы папой?

Ганс. Да!

Я. Каких экипажей на самом деле ты все еще боишься?

Ганс. Всех.

Я. Но это неправда.

Ганс. Фиакров, экипажей с одним конем – нет. Омнибусов и возов – только тогда, когда они нагружены, а когда они пустые – нет. Когда одна лошадь и телега нагружена полностью, я боюсь, а когда две лошади и он нагружен полностью, я не боюсь.

Я. Ты боишься омнибусов, потому что в них так много людей?

Ганс. Потому что на крыше так много поклажи.

Я. А мама, когда она получила Ханну, не была тоже нагружена?

Ганс. Мама опять будет нагружена, если опять получит ребенка, пока он будет расти, пока он опять будет внутри.

Я. А тебе этого хочется?

Ганс. Да!

Я. Ты говорил, что не хочешь, чтобы мама получила еще одного ребенка.

Ганс. Тогда она не будет больше нагружена. Мама сказала, что если она не захочет, то и Боженька этого не захочет.

(Конечно, Ганс вчера также спросил, нет ли в маме еще детей. Я ему сказал, что нет и что если Боженька не захочет, то дети в ней не будут расти.)

Ганс. Но мне мама сказала, что если она не захочет, то никто в ней не будет расти, а ты говоришь, если Боженька не захочет.

Я ему сказал, что это именно так, как я говорю, на что он замечает: «Ведь ты был при этом? Наверно, тебе лучше знать». Он вызвал на разговор маму, и она уладила разногласия, сказав, что если она не захочет, то не захочет и Боженька[47].

Я. Мне кажется, что ты все-таки хочешь, чтобы мама родила ребенка?

Ганс. Но иметь его я не хочу.

Я. Но ты хочешь этого?

Ганс. Наверное, хочу.

Я. Знаешь, почему ты этого хочешь? Потому что тебе хочется побыть папой.

Ганс. Да… Как это получается?

Я. Что – получается?

Ганс. Папа ведь не получает ребенка, как же тогда получается, если мне хочется быть папой?

Я. Тебе хочется быть папой и женатым на маме, хочется быть таким большим, как я, иметь такие же усы, и тебе хочется, чтобы у мамы был ребенок.

Ганс. Папа, когда я женюсь, у меня будет ребенок только тогда, когда я захочу, когда я женюсь на маме, а когда я не захочу, то и Боженька не захочет, когда я женюсь.

Я. Тебе хочется быть женатым на маме?

Ганс. О да.

Отчетливо видно, как в фантазии радость по-прежнему омрачается неуверенностью относительно роли отца и сомнением в том, кто распоряжается рождением детей.

Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают спать, мне говорит: «Послушай, знаешь, что я теперь буду делать? Теперь до десяти часов я еще буду разговаривать с Гретой, которая у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает?» Так как он уже совсем сонный, я обещаю ему записать это завтра, и он засыпает.

Из предыдущих записей вытекает, что после своего возвращения из Гмундена Ганс все время фантазирует о своих «детях», ведет с ними беседы и т. д.[48]

26 апреля я его спрашиваю, почему он всегда говорит о своих детях.

Ганс. Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого себе не хочу, я не хочу их иметь[49].

Я. Ты всегда себе представлял, что Берта, Ольга и т. д. – твои дети?

Ганс. Да, Франц, Фриц, Пауль (его товарищ в Лайнце) и Лоди.

(Вымышленное имя, его любимица, о которой он чаще всего говорит. Подчеркну здесь, что личность Лоди появилась не сейчас, не с даты последнего объяснения, 24 апреля.)

Я. Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?

Ганс. Нет.

Я. А есть ли Лоди?

Ганс. Да, я ее знаю.

Я. Какую же?

Ганс. Ту, что у меня есть.

Я. А как она выглядит?

Ганс. Как? Черные глаза, черные волосы… я ее однажды встретил с Мариель (в Гмундене), когда я пошел в город.

(Когда я хочу узнать подробности, выясняется, что это выдумано[50].)

Я. Значит, ты думал,