Леонид Млечин - Евгений Примаков. Человек, который спас разведку
Евгений Максимович осуждал действия американцев:
– Бойня должна быть прекращена. Я не говорю, что раньше война не была оправдана, но ее затягивание не может быть оправдано ни с какой точки зрения. Целый народ гибнет.
Примаков уговаривал Саддама немедленно заявить об уходе из Кувейта, тогда боевые действия сразу прекратятся. Саддам обещал подумать. Он тянул время. 24 февраля 1991 года в четыре часа утра по местному времени в Персидском заливе началась наземная операция. Войскам антииракской коалиции понадобилось два дня, чтобы раздавить армию Саддама. Она не могла оказать сопротивления. В первый же день сдались в плен десять тысяч иракских солдат. Спасаясь от неминуемой катастрофы, униженный Саддам капитулировал. Он испугался, что или американцы доберутся до него и посадят на скамью подсудимых, или его собственные генералы, спасая себя, уничтожат «любимого президента».
В августе 1991 года Примаков отдыхал с внуком в санатории «Южный» неподалеку от Фороса. 19 августа Примаков вылетел из Симферополя в Москву. Не знал, что ждет его во Внуково. Примаков позвонил в Москву своему другу Владимиру Бураковскому, попросил на всякий случай приехать в аэропорт – если что-то случится, чтобы было кому позаботиться о внуке.
Аркадий Иванович Вольский, бывший помощник генерального секретаря ЦК КПСС, вспоминал в своем последнем интервью «Известиям», опубликованном после его смерти в сентябре 2006 года:
– Одну ночь у меня провели Примаков и Бакатин. Спали на диване. Я им комнату отвел напротив своего кабинета. Угроза ареста была вполне реальной, поскольку они как члены Совета безопасности отказались поддержать ГКЧП.
20 августа в кремлевском кабинете члена Совета безопасности Примакова собрались Вадим Бакатин, президент Научно-промышленного союза Аркадий Вольский, Вениамин Александрович Ярин, который работал в аппарате президента, и недавний член политбюро Вадим Андреевич Медведев. Решили прежде всего сделать заявление по поводу происходящего и передать по каналам ТАСС. Составили текст:
«Считаем антиконституционным введение чрезвычайного положения и передачу власти в стране группе лиц. По имеющимся у нас данным, Президент СССР М. С. Горбачев здоров. Ответственность, лежащая на нас как на членах Совета безопасности, обязывает потребовать незамедлительно вывести с улиц городов бронетехнику, сделать все, чтобы не допустить кровопролития. Мы также требуем гарантировать личную безопасность М. С. Горбачева, дать возможность ему незамедлительно выступить публично».
Утром 20 августа Примаков зашел к вице-президенту Геннадию Янаеву, пребывавшему в мрачном состоянии. Янаев сидел за письменным столом и читал газету «Правда». На первой полосе – подписанные им указы.
– Ты в своем уме? – спросил Примаков.
По словам Евгения Максимовича, вице-президент растерянно ответил:
– Если бы отказался, как тогда, в апреле… А что же сейчас делать?
Примаков сказал Янаеву, что ему надо немедленно поехать на телевидение, в прямом эфире распустить ГКЧП, осудить путч и покаяться. Это единственное, что может его спасти.
Янаев был растерян:
– Женя, поверь, все уладится. Михаил Сергеевич вернется, и мы будем работать вместе.
– Что-то не верится, – сказал Примаков. – Нужно немедленно убрать танки с улиц Москвы.
Янаев не нашел, что сказать, кроме сакраментального:
– Надо подумать.
Примаков вернулся к себе и позвонил председателю Верховного Совета Анатолию Ивановичу Лукьянову. Прочитал ему заявление, составленное вместе с Бакатиным. Лукьянов выслушал и твердо сказал:
– Публиковать это не надо.
Примаков ответил:
– Заявление уже опубликовано.
21 августа Вольский и Примаков провели пресс-конференцию и сразу же уехали на аэродром – лететь к Горбачеву в Форос. Они полетели в самолете российского руководства. Там были вице-президент России Александр Владимирович Руцкой, глава российского правительства Иван Степанович Силаев, министр юстиции России Николай Васильевич Федоров и тридцать шесть офицеров милиции с оружием.
На обратном пути в самолете все собрались в салоне у Горбачева. Примаков и Бакатин рассказали о своем заявлении, показали текст, Раиса Максимовна взяла его себе на память.
Мужественное поведение Евгения Максимовича было оценено по достоинству. Сразу после путча он оказался одним из самых близких сотрудников Горбачева, но без должности. Из членов Совета безопасности остались только Примаков и Бакатин, так что совет уже практически не существовал. Бакатин получил назначение в КГБ, а Евгений Максимович сидел без дела. Думали, его сделают министром иностранных дел. Примаков был не прочь. Что помешало? Ельцин не проявил энтузиазма? Или Горбачеву не хотелось объясняться с американцами, которые невзлюбили Примакова после поездки к Саддаму Хусейну? Министром назначили Бориса Дмитриевича Панкина, посла в Чехословакии, который смело выступил против путчистов.
Вадим Медведев:
– Примаков находился и в неопределенном положении, и в сложном психологическом состоянии, которое через некоторое время разрядилось – неожиданно для многих он возглавил разведку.
В лес и из леса
Появление в лесу, как сами разведчики именуют собственную штаб-квартиру в Ясенево, академика Примакова оказалось для многих неожиданным и странным. И я тогда думал, что Евгению Максимовичу не хватит административного опыта, приобретенного Бакатиным на постах первого секретаря обкома и министра внутренних дел. Такой опыт необходим для того, чтобы подчиненные не могли водить пришлого начальника за нос, шаманя и ссылаясь на специфику службы. Думали, что Бакатин пришел надолго, сулили ему бурную политическую карьеру. А Примакова считали проходной фигурой.
Назначение Бакатина подчиненные встретили с трудно скрываемым раздражением. Он действовал жестко, и его просто возненавидели. К облегчению чекистов, правительство отправило его на пенсию – в пятьдесят пять лет. В Кремле ему не простили отказа баллотироваться в 1990 году вместе с Ельциным в качестве кандидата на пост вице-президента.
Отношение же к Примакову изменилось к лучшему. Он не противопоставил себя аппарату, а совсем наоборот – постарался стать своим.
Казалось, что, завоевывая сердца своих новых подчиненных, он поступается демократическими завоеваниями. Смущало, что в новом законе об оперативно-розыскной деятельности среди ведомств, которые могут на территории России (внутри страны!) заниматься прослушиванием телефонных разговоров, чтением чужой почты, слежкой, а также наделены правом проводить обыски и аресты, значится почему-то и Служба внешней разведки. А кого внешняя разведка собирается арестовывать внутри страны? Разве разведка этим должна заниматься?
Ни Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов, ни Федеральная разведывательная службы в Германии, ни британская разведка МИ-6 не обладают такими правами. Более того, они лишены их сознательно, чтобы разведка не превращалась в еще одну спецслужбу, трудно контролируемую и опасную для общества.
Всей полнотой прав, что означало полнейшее бесправие для других, обладал КГБ. Зачем новый закон передал опасное для общества наследство Службе внешней разведке?
Примаков не собирался заниматься внутренним сыском, но он позаботился о том, чтобы разведка ни в чем не уступала другим спецслужбам. Он вел себя как рачительный хозяин. И это нравилось его подчиненным.
Важнейшее испытание на лояльность Примаков прошел после встречи в Беловежской пуще в декабре 1991 года. Ельцин и его окружение тревожились: не попытается ли Горбачев в последний момент сохранить власть силой?
Министр внутренних дел Виктор Баранников был человеком Ельцина. Министр обороны маршал Евгений Шапошников тоже поспешил присягнуть Ельцину на верность. А как себя поведут руководители спецслужб Бакатин и Примаков? Это беспокоило российскую власть.
9 декабря 1991 года Примакова без объяснения причин попросили приехать из Ясенево на Лубянку. В кабинете Бакатина глава российской госбезопасности генерал Виктор Иваненко передал им обоим настоятельное пожелание российского правительства проявить благоразумие, иначе говоря, не сопротивляться неизбежному распаду Советского Союза и переходу власти к Ельцину. Предупреждение было напрасным – Примаков уже присягнул российской власти…
После встречи трех лидеров в Беловежской пуще, подписавших соглашение о создании Содружества независимых государств, президент СССР Горбачев собрал своих советников, тех, на кого мог рассчитывать, и задал вопрос: что будем делать?
Горбачевские люди говорили о том, что не надо сдаваться, что союзные структуры должны продолжать работать. Примаков был осторожнее, сказал, что нужно принять совершившееся, а к России, Украине и Белоруссии, вполне возможно, присоединятся и другие республики.
