Ирина Медведева - Разноцветные “белые вороны”
Но, с другой стороны, детей ведь не лишили зрелищ! В том числе и мультинов. Ну, подумаешь! — были советские, а теперь американские. Был Чебурашка, а теперь черепашки! И тоже приключения, и тоже сказочные. И даже хорошо кончаются… Но эта идентичность чисто формальная.
А что, если мы сравним случайно зарифмовавшихся героев двух сказок, и не только «хороших», но и злодеев? И вообще некую картину мира в этих мультфильмах. Главные свойства Чебурашки — это наивность, милота, обезоруживающее обаяние ребенка. Черепашек–нидзя при всем желании наивными, милыми детьми назвать трудновато. Это, в сущности, «крутые парни», которые, чуть что, не задумываясь, молотят своих противников направо и налево, скорее напоминая молодежную банду, чем маленьких детей. В борьбе со злом, без которого не обходится ни одна сказка, Чебурашка вместе с закадычным другом Крокодилом Геной изобретает разные хитрости, думает, шевелит мозгами, но не избивает и, разумеется, не убивает старуху Шапокляк. Черепашкам, конечно, тоже приходится решать, вопросы военной стратегии, но определяет все физическая сила, физическая схватка со Злом. Кровь льется рекой, трупы навалены штабелями. Зло уничтожают буквально. (Правда, к Карабасу–Барабасу в «Золотом ключике» тоже были применены физические методы воздействия, но ему всего–то навсего отрезали приклеившуюся к дереву бороду и оставили беднягу сидеть под дождем в луже!)
Да и представители зла в «Чебурашке» и «Черепашках» существенно разнятся. Проворная, смешная Ша–покляк со своей крысой Ларисой пакостит по мелочам. Никакой кровью, никаким насилием ее проделки не пахнут. Она, как в песне Высоцкого, «по–своему несчастная», а потому к ней можно найти подход. Что, между прочим, и делают в финале герои, осчастливив ее дружбой. (Ох, маловато потрясений!) Закованный в сталь Шредер ужасен. Это некое Абсолютное Зло, к которому нельзя найти никакого подхода, кроме «радикального». Он готов уничтожить весь мир со всеми его обитателями.
Ну и, наконец, о главном — о картине мира. Мир, в котором обитают Чебурашка и Крокодил Гена, в целом светлый и дружелюбный. В нем уютно и не страшно, мир в этом мире закономерен. Зло же, напротив, единично и случайно. Оно подобно маленькому облачку, которое не может надолго затуманить небесную синеву. Мир черепашек буквально переполнен, кишит злом. Оно подстерегает повсюду и всегда. Горстка героев противостоит целым полчищам приспешников Зла. Все же остальные — статисты, пешки, а часто и жертвы. (Кстати, в другом американском мультфильме с умилительным названием «Вампиреныш» кого–то из персонажей так и звали: Жертва. От одного этого имени мурашки пробегают по спине даже у взрослого человека!)
Не правда ли, странно? В «Империи Зла», как принято было на Западе именовать Советский Союз, искусство для детей было щадящим, охраняющим хрупкую психику от непосильных впечатлений. Соблюдался некий возрастной ценз. И это было совершенно правильно! Вы, наверное, замечали, что дети от трех до шести лет часто задают вопросы типа: «Каких людей на свете больше — хороших или плохих?», «А что сильнее: добро или зло?» Такие вопросы отнюдь не следует рассматривать как ординарные в общем погоне бесконечных «что?», «как?» и «почему?». Ребенок ищет ориентиры, чтобы начать строить мир в своей душе и одновременно встраивать себя в мир. Он маленький, слабый, он хочет быть с большинством. Попробуйте, руководствуясь наставлениями министерского чиновника–либерала, рассказать малышу сказку с плохим концом. Четырехлетний консерватор будет огорчен до слез. И не просто огорчен, а возмущен! Он воспримет это как личное оскорбление, ибо душу его омрачили скорбью. Когда же зло в, искусстве, предназначенном для детей, тотально, когда оно «в большинстве», ребенок испытывает соблазн примкнуть к нему. И к подростковому возрасту, вдохновляемый уже не мультфильмами, а вполне натуралистическими кинозверствами (один немецкий психолог подсчитал, что в среднем дети сегодняшней Германии к шестнадцати годам видят на экране 18 тысяч убийств), может дозреть до поступков.
Творцы «чернухи» любят выдавать себя за великих педагогов и уверять публику в своих гуманнейших намерениях: дескать, демонстрируя жестокость круп–ным планом, мы отвращаем от нее молодежь. Но тоща авторы порнофильмов с полным правом могут утверждать, что если показывать детям половые извращения, то чистота помыслов будет гарантирована до гроба.
Ну, а если серьезно, то уже дети младшего дошкольного возраста понимают, что убивать дурно. Кто–то в ужасе кричит «Не дави божью коровку, она живая!» Кто–то отказывается есть котлету, узнав, что она приготовлена из убитой курицы. Нормальному ребенку не нужно «из воспитательных соображений» показывать крупным планом, как курице (и уж тем более человеку!) отрезают голову. Он и так знает, что это ужасно. Не случайно очень многие дети сами себя пытаются оградить от «правды жизни»: выбегают из комнаты, увидев на экране телевизора страшную сцену, плачут, закрывают руками лицо, утыкаются в плечо садящему рядом взрослому. Тут необходимо учитывать, что ребенок, в отличие от взрослого, еще нечетко разделяет искусство и реальность. Он — особенно в напряженные моменты — не помнит, что это понарошку, что это артисты. Те же дети, у которых «кишки на березах» вызывают повышенный интерес и особое удовольствие, должны настораживать. У них или притуплена чувствительность, или — что, к счастью, встречается крайне редко — присутствуют скрытые садистские наклонности. То есть на самом деле вместо декларируемых гуманных целей невольно достигаются (если не преследуются сознательно) вели совсем иные: в одних детях пробуждаются низменные инстинкты по принципу «дурные примеры заразительны», в других порождаются страхи, которые иногда настолько овладевают душой ребенка, что становятся источником невроза. В своей работе с детьми–невротиками мы в последние годы сталкиваемся с новым я, как нам нажегся, весьма показательным явлением. В раздаваемых нами анкетах на вопрос; «Есть ли у ребенка страхи, связанные с чем–либо» — родители стали часто указывать… мультфильмы как один из источников страхов. Кого–то, быть может, это удивит, но нам представляется вполне закономерным. Ни старуха Шапокляк, ни Карабас–Барабас, ни даже Бармалей не могут вызвать в ребенке, как выражаются психологи, «запороговый» страх. А Шредер, вампиры и привидения — могут!
Вы скажете: «Как будто у нас нет страшных сказочных злодеев! А Баба Яга с Кащеем Бессмертные? Страшно, аж жуть!»
Конечно, Баба Яга пострашнее старухи Шапокяяк. Но, во–первых, она тоже не является представителем Абсолютного Зла и в разных сказках ведет себя по–разному: может пугнуть, а может и помочь. Кроме того, советские режиссеры и книжные графики очень много сделали для того, чтобы юмористическим изображением уравновесить «злодейскую сущность» отечественных чудищ. Вполне вероятно, что западные дети и вампиров воспринимают юмористически. Но значит,они к такому восприятию подготовлены национальной культурой. И действитительнов еввопейской, а вслед за ней ив американской культуре тема вампиров разработана широко и детально. Это очень старая и непрерывно развивающаяся традиция. В нашей же культуре недаром торжественное сдово «вампир» заменено, заземлено презрительным «упырь». По каким–то причинам (не будем сейчас вдаваться в подробности) этот вид нечисти не занял одного из центральных мест в нашем искусстве. Русские писатели не внесли весомого вклада в мировую, вампирологию, не удостоили кровопийц своим вниманием. Их если и интересовали кровопийцы, то все больше в переносном смысле — как эксплуататоры. Гоголевский Вий, вурдалаки А.К Толстого, — это лишь редкие вкрапления, веснушки, а вовсе не лицо нашей литературы. Кстати, про Вия и вурдалаков маленьким детям не читали.
Выходит, то что раньше ребенок получал в адаптированном традицией и искусством виде, причем небольшими, порциями, теперь закачивается в него без поправки на чужеродноеть, лошадиными дозами! И вместо полезной для психики прививки (а в малых дозах «страшилки» полезны, недаром существует жанр детского фольклора, который так и называется) происходит отравление со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Когда мы работаем с ребятами школьного возраста, они по нашей просьбе рисуют нехитрую диаграмму: три круга, один обозначает, класс, другой — двор, а третий — город. И раскрашивают двумя карандашами, черным и красным. Черный — это плохие люди, красный — хорошие. Каждый ребенок схематично отображает окружающий мир, руководствуясь своими представлениями о соотношении в нем добра и зла. Еще недавно даже у ярко выраженного меланхолика черный сегмент редко был больше красного. Мало того: по мере расширения заданного пространства процент черного, как правило, уменьшался. Ребенку, у которого не сложились отношения с одноклассниками, все равно казалось, что город (то есть мир) не злонамерен.
