Зигмунд Фрейд - Психология бессознательного
Ганс: «Папа, ведь ты красивый, такой белый!»
Я: «Не правда ли, как белая лошадь?»
Ганс: «Только усы черные. Или, может быть, это черный намордник?»
Я рассказываю ему, что я вчера вечером был у профессора, и говорю: «Он хотел бы еще кое — что узнать», — на что Ганс замечает: «Это мне ужасно любопытно».
Я говорю ему, что знаю, при каких обстоятельствах он подымает шум ногами. Он прерывает меня: «Не правда ли, когда я сержусь или когда мне нужно делать Lumpf, а хочется лучше играть». (Когда он злится, он обыкновенно топает ногами. Делать Lumpf означает акт дефекации. Когда Ганс был маленьким, он однажды, вставая с горшочка, сказал: «Смотри — Lumpf». Он хотел сказать Strumpf (чулок), имея в виду сходство по форме и по цвету. Это обозначение осталось и до сих пор. Раньше, когда его нужно было сажать на горшок, а ему не хотелось прекратить игру, он обыкновенно топал ногами, начинал дрожать и иногда бросался на землю.)
«Ты подергиваешь ногами и тогда, когда тебе нужно сделать wiwi, а ты удерживаешься, потому что предпочитаешь играть».
Он: «Слушай, мне нужно сделать wiwi», — и он как бы для подтверждения выходит».
Отец во время его визита ко мне спрашивал меня, что должно было напоминать Гансу подергивание ногами лошади. Я указал ему на то, что это может напоминать Гансу его собственную реакцию задерживаемого позыва к мочеиспусканию. Ганс подтверждает это тем, что у него во время разговора появляется позыв, и он указывает еще и другие значения «шума, производимого ногами».
«Затем мы идем за ворота. Когда проезжает воз с углем, он говорит мне: «Слушай, угольный воз тоже наводит на меня страх».
Я: «Быть может, потому, что он такой же большой, как омнибус?»
Ганс: «Да, и потому, что он сильно нагружен, и лошадям приходится так много тянуть, и они легко могут упасть. Когда воз пустой, я не боюсь». Все это соответствует действительности».
И все же ситуация довольно неясна. Анализ мало подвигается вперед, и я боюсь, что изложение его скоро может показаться скучным для читателя. Но такие темные периоды бывают в каждом психоанализе. Вскоре Ганс, совершенно неожиданно для нас, переходит в другую область.
«Я прихожу домой и беседую с женой, которая сделала разные покупки и показывает их мне. Между ними — желтые дамские панталоны. Ганс много раз говорит «пфуй», бросается на землю и отплевывается. Жена говорит, что он так делал уже несколько раз, когда видел панталоны.
Я спрашиваю: «Почему ты говоришь «пфуй»?»
Ганс: «Из — за панталон».
Я: «Почему? Из — за цвета, потому что они желтые и напоминают тебе wiwi или Lumpf?»
Ганс: «Lumpf ведь не желтый, он белый или черный». Непосредственно за этим: «Слушай, легко делать Lumpf, когда ешь сыр?» (Это я ему раз сказал, когда он меня спросил, почему я ем сыр.)
Я: «Да».
Ганс: «Поэтому ты всегда рано утром уже идешь делать Lumpf. Мне хотелось бы съесть бутерброд с сыром».
Уже вчера, когда он играл на улице, он спрашивал меня: «Слушай, не правда ли, после того как много прыгаешь, легко делаешь Lumpf?» Уже давно действие его кишечника связано с некоторыми затруднениями, часто приходится прибегать к детскому меду и к клистирам. Один раз его привычные запоры настолько усилились, что жена обращалась за советом к доктору Л. Доктор высказал мнение, что Ганса перекармливают, что соответствует действительности, и посоветовал сократить количество принимаемой им пищи, что сейчас же вызвало заметное улучшение. В последние дни запоры опять стали чаще.
После обеда я говорю ему: «Будем опять писать профессору», — и он мне диктует: «Когда я видел желтые панталоны, я сказал «пфуй», плюнул, бросился на пол, зажмурил глаза и не смотрел».
Я: «Почему?»
Ганс: «Потому что я увидел желтые панталоны, и когда я увидел черные[24] панталоны, я тоже сделал что — то в этом роде. Черные это тоже панталоны, только они черные (прерывает себя). Слушай, я очень рад; когда я могу писать профессору, я всегда очень рад».
Я: «Почему ты сказал «пфуй»? Тебе было противно?»
Ганс: «Да, потому что я их увидел. Я подумал, что мне нужно делать Lumpf».
Я: «Почему?»
Ганс: «Я не знаю».
Я: «Когда ты видел черные панталоны?»
Ганс: «Однажды давно, когда у нас была Анна (прислуга), у мамы, она только что принесла их после покупки домой».
(Это подтверждается моей женой.)
Я: «И тебе было противно?»
Ганс: «Да».
Я: «Ты маму видел в таких панталонах?»
Ганс: «Нет».
Я: «А когда она раздевалась?»
Ганс: «Желтые я уже раз видел, когда она их купила» (противоречие! — желтые он увидел впервые, когда она их купила). «В черных она ходит сегодня (верно!), потому что я видел, как она их утром снимала».
Я: «Как? Утром она снимала черные панталоны?»
Ганс: «Утром, когда она уходила, она сняла черные панталоны, а когда вернулась, она еще раз одела себе черные панталоны».
Мне это кажется бессмыслицей, и я расспрашиваю жену. И она говорит, что все это неверно. Она, конечно, не переодевала панталон перед уходом.
Я тут же спрашиваю Ганса: «Ведь мама говорит, что все это неверно».
Ганс: «Мне так кажется. Быть может, я забыл, что она не сняла панталон. (С неудовольствием.) Оставь меня, наконец, в покое».
К разъяснению этой истории с панталонами я тут же должен заметить следующее: Ганс, очевидно, лицемерит, когда притворяется довольным, собираясь говорить на эти темы. К концу он отбрасывает свою маску и становится дерзким по отношению к отцу. Разговор идет о вещах, которые раньше доставляли ему много удовольствия и которые теперь, после наступившего вытеснения, вызывают в нем стыд и даже отвращение. Он даже в этом случае лжет, придумывая для наблюдавшейся им перемены панталон у матери другие поводы. На самом деле снимание и одевание панталон находится в связи с комплексом дефекации. Отец в точности знает, в чем здесь дело и что Ганс старается скрыть.
«Я спрашиваю свою жену, часто ли Ганс присутствовал, когда она отправлялась в клозет. Она говорит: «Да, часто он хнычет до тех пор, пока ему это не разрешат; это делали все дети».
Запомним себе хорошо это вытесненное уже теперь удовольствие видеть мать при акте дефекации.
«Мы идем за ворота. Ганс очень весел, и когда он бегает, изображая лошадь, я спрашиваю: «Послушай, кто, собственно говоря, вьючная лошадь? Я, ты или мама?»
Ганс (сразу): «Я, я — молодая лошадь».
В период сильнейшего страха, когда страх находил на него при виде скачущих лошадей, я, чтобы успокоить его, сказал: «Знаешь, это молодые лошади — они скачут, как мальчишки. — Ведь ты тоже скачешь, а ты мальчик». С того времени он при виде скачущих лошадей говорит: «Это верно — это молодые лошади!»
Когда мы возвращаемся домой, я на лестнице, почти ничего до думая, спрашиваю: «В Гмундене ты играл с детьми в лошадки?»
Он: «Да! (Задумывается.) Мне кажется, что я там приобрел мою глупость».
Я: «Кто был лошадкой?»
Он: «Я, а Берта была кучером».
Я: «Не упал ли ты, когда был лошадкой?»
Ганс: «Нет! Когда Берта погоняла меня — но! — я быстро бегал, почти вскачь»[25].
Я: «А в омнибус вы никогда не играли?»
Ганс: «Нет — в обыкновенные возы и в лошадки без воза. Ведь когда у лошадки есть воз, он может оставаться дома, а лошадь бегает без воза».
Я: «Вы часто играли в лошадки?»
Ганс: «Очень часто. Фриц (тоже сын домохозяина) был тоже однажды лошадью, а Франц кучером, и Фриц так скоро бежал, что вдруг наступил на камень, и у него пошла кровь».
Я: «Может быть, он упал?»
Ганс: «Нет, он опустил ногу в воду и потом обернул ее платком»[26].
Я: «Ты часто был лошадью?»
Ганс: «О, да».
Я: «И ты там приобрел глупость?»
Ганс: «Потому что они там всегда говорили «из — за лошади» и «из — за лошади» (он подчеркивает это «из — за» — wegen); поэтому я и заполучил свою глупость»[27].
Некоторое время отец бесплодно производит исследования по другим путям.
Я: «Дети тогда рассказывали что — нибудь о лошади?»
Ганс: «Да!»
Я: «А что?»
Ганс: «Я это забыл».
Я: «Может быть, они что — нибудь рассказывали о ее Wiwimacher'e?»
Ганс: «О, нет!»
Я: «Там ты уже боялся лошадей?»
Ганс: «О, нет, я совсем не боялся».
Я: «Может быть, Берта говорила о том, что лошадь…»
Ганс (прерывая): «Делает wiwi? Нет!»
10 апреля я стараюсь продолжить вчерашний разговор и хочу узнать, что означает «из — за лошади». Ганс не может этого вспомнить; он знает только, что утром несколько детей стояли перед воротами и выкрикивали: «из — за лошади», «из — за лошади». Он сам тоже стоял там. Когда я становлюсь настойчивее, он заявляет, что дети вовсе не говорили «из — за лошади» и что он неправильно вспомнил.
Я: «Ведь вы часто бывали также в конюшне и, наверное, говорили о лошади?» — «Мы ничего не говорили». — «А о чем же вы разговаривали?» — «Ни о чем». — «Вас было столько детей, и вы ни о чем не говорили?» — «Кое о чем мы уже говорили, но не о лошади». — «А о чем?» — «Я теперь уже этого не знаю».
