Вильгельм Райх - Анализ личности
В другой раз, когда мы обсуждали инфантильное значение его улыбки, он дал другую интерпретацию улыбки в отношении детской игры <в лошадки>. Вполне возможно, сказал он, что это была не ухмылка, а попытка обезоружить его мать - из-за страха, что она будет ругать его. Так он подходил все ближе и ближе к тому, что я несколько месяцев интерпретировал ему на основе его поведения при анализе. Таким образом, функция и значение улыбки изменились по мере развития эго: вначале это была попытка умилостивить мать, позже улыбка стала компенсацией внутреннего страха, и наконец стала служить чувству собственного превосходства. Сам пациент нашел это объяснение, когда в течение нескольких сеансов восстанавливал путь, которым он старался преодолеть страдания своего детства. Итак, значение усмешки оказалось таким: <Никто не может причинить мне вред; я невосприимчив ко всему>. Во второй части этого смысла улыбка стала сопротивлением против анализа, защитой от возвращения прежних конфликтов. Видимо, инфантильный страх был основным мотивом его сопротивления. Сновидение, приснившееся ему в конце пятого месяца анализа, открыло еще один глубинный слой - страх быть брошенным матерью. Сон был такой: <В сопровождении незнакомца я еду на машине через совершенно пустой мрачный город. Полуразрушенные дома с выбитыми стеклами. Никого не видно, словно этим городом правит смерть. Мы подъезжаем к воротам, и я хочу повернуть обратно. Я говорю своему попутчику, что мы должны осмотреться. В сумерках я вижу мужчину и женщину, стоящих на коленях на тротуаре. Я иду к ним, чтобы что-то спросить. Я трогаю их за плечи, они пугаются, и я в страхе просыпаюсь>. Самая важная ассоциация - город похож на тот, где он жил в четырехлетнем возрасте. Символично, что явственно сближаются смерть матери и инфантильное чувство. Попутчик - аналитик. В первый раз пациент воспринимает сон совершенно серьезно, без улыбки. Сопротивление характера разрушено, и установлена связь с инфантильным материалом. С этого места, если не считать обычных помех, вызванных возвращениями старых сопротивлений характера, анализ проходит без серьезных осложнений. Но появляется глубокая депрессия, которая исчезает только со временем.
Естественно, трудности были гораздо большими, чем я смог отразить в этом кратком конспекте. Фаза сопротивления длилась почти шесть месяцев и была отмечена постоянными насмешками пациента над анализом. Если бы не терпение и уверенность в эффективности последовательной интерпретации сопротивлений характера, можно было бы легко <выйти из игры>.
Давайте теперь попытаемся решить, действительно ли последующий аналитический инсайт в механизм этого случая определяет использование различных технических процедур. Действительно, манере поведения пациента можно было уделить меньше внимания и вместо этого подвергнуть более подробному анализу скудный материал сновидений. Действительно, он мог произвести ассоциации, годные для интерпретации. Давайте опустим то, что до того, как пациент начал анализ, он всегда забывал свои сны или не видел снов вообще. И только когда его поведение стало последовательно интерпретироваться, он стал приводить сновидения определенного содержания и специфического отношения к аналитической ситуации. Я готов услышать возражение, что пациент мог воспроизводить соответствующие сновидения спонтанно. Но не стоит спорить о вопросах, которые не могут быть доказаны. Существует обширный опыт, показывающий, что ситуация, подобно представленной этим пациентом, не может быть разрешена путем пассивного ожидания; так может произойти лишь случайно, если аналитик не контролирует ход анализа.
Предположим, что мы интерпретировали эти ассоциации в отношении комплекса кастрации, т. е. старались помочь ему осознать вытесненное содержание: страх кастрировать или быть кастрированным. В конце концов, такой подход также может привести к успеху. Но сам факт, что мы не можем сказать определенно, в этом ли дело; то, что мы принимаем элемент случайности, вынуждает нас отбросить эту технику как неаналитическую, нарушающую саму сущность психоаналитической работы. Подобная техника означала бы возвращение к тому уровню анализа, когда не беспокоились о сопротивлениях, потому что не распознавали их, - и поэтому интерпретировали значение бессознательного напрямую. Из самой истории данного случая видно, что применение такой техники означало бы пренебрежение защитой эго.
Можно также возразить, что, поскольку техника, примененная в этом случае, была совершенно правильной, моя полемика попросту неуместна. Сказанное мной очевидно и совершенно не ново - так работают все аналитики. Я не отрицаю, что общие принципы не новы, что анализ характера является частным случаем принципов анализа сопротивлений. Однако многолетний опыт проведения семинаров ясно и недвусмысленно показывает, что хотя принципы техники сопротивлений общеизвестны и общепризнанны, но на практике обычно действуют согласно старой технике прямой интерпретации бессознательного. Это несоответствие между теоретическим знанием и практикой служит причиной всех ошибочных возражений по отношению к систематическим попыткам со стороны Венского семинара развивать последовательное применение теории в терапии. Те, кто говорит, что это обшеизвестно, что в этом нет ничего нового, основываются на теоретических знаниях; те, кто утверждает, что <все это ошибочно> и <не относится к фрейдистскому анализу>, исходят из своей практической деятельности, которая, как я уже говорил, существенно отклоняется от теории.
Однажды коллега спросил меня, что бы я делал в следующем случае. В течение четырех недель он работал с молодым человеком, который на сеансах неуклонно молчал, но в остальном был весьма дружелюбен. Аналитик уже испробовал все возможное, угрожал прекратить анализ, и наконец, когда даже интерпретация сновидений не принесла результата, установил срок окончания анализа. Скудный материал сновидений не содержал ничего, кроме садистских убийств; аналитик говорил пациенту, что в его снах отчетливо видно, что в фантазиях он представляет себя убийцей. Но это ни к чему не привело. Коллега не был удовлетворен моим утверждением, что не следует проводить глубокую интерпретацию пациенту с острым сопротивлением, даже когда материал проявляется достаточно ясно. Он считал, что альтернативные действия уже исчерпаны. В ответ на мое предположение, что для начала стоит интерпретировать молчание пациента как сопротивление, он ответил, что это невозможно: для такой интерпретации нет подходящего материала. Но, не говоря о содержании сновидений, разве не является существенным материалом само поведение пациента: противоречие между его молчанием на сеансах анализа и дружелюбностью в остальное время? Разве не понятно из ситуации по меньшей мере одно - что молчание пациента, попросту говоря, выражает негативное отношение или защиту; что оно выражает, если исходить из его сновидений, садистские импульсы, которые он пытается скрыть за дружелюбным поведением? Почему аналитик готов пойти на риск и делать заключения о бессознательном процессе на основании снов пациента, - но боится делать заключения, исходя из поведения пациента, которое имеет отношение к значению аналитической ситуации? Разве поведение пациента предоставляет менее убедительный материал, чем сновидения? Я попытался убедить в этом коллегу, но он придерживался точки зрения, что сопротивлением заниматься нельзя из-за <отсутствия материала>. Несомненно, интерпретировать кровожадные желания пациента было бы ошибкой; это могло привести только к тому, что эго пациента стало бы еще более испуганным и менее поддающимся анализу. На семинаре рассматривались подобные сложности. Очень часто поведение пациента как материал для интерпретации недооценивается; постоянно совершаются попытки устранить сопротивление с позиций ид, а не через анализ зашиты эго; и наконец появляется утверждение, служащее индульгенцией, - <пациент просто не хочет выздороветь, потому что он - слишком нарциссический>.
Техника устранения проявлений нарциссизма в других типах не имеет фундаментальных отличий от описанного выше. Если, например, пациент никогда не проявляет эмоциональной вовлеченности в анализ и остается безразличным, какой бы материал он ни производил, то мы имеем дело с опасным эмоциональным блоком, анализ которого должен быть произведен раньше всего остального, если аналитик не хочет погубить весь материал и все интерпретации. Если дело в этом, то пациент может неплохо овладеть знаниями об аналитической теории, но не вылечится. Если, борясь с этим блоком, аналитик не решит отказаться от анализа из-за <сильного нарциссизма>, он может договориться с пациентом. Пациенту нужно дать право прекратить анализ в любое время; взамен он позволит аналитику заниматься своей эмоциональной слабостью до ее полного устранения. Со временем - обычно это занимает много месяцев (в одном случае это длилось полтора года) - пациент начинает постепенно поддаваться анализу от постоянного давления на его эмоциональную слабость и ее причины. Между тем аналитик постепенно подыскивает нужные ключи для подрыва защиты от тревожности, которая и представляет собой эмоциональный блок. Наконец пациент поднимает бунт против аналитической угрозы своему защитному психическому сооружению. При этом пробуждается его агрессивность, и вскоре следует первый эмоциональный взрыв (например, негативный перенос) в форме пароксизма ненависти. Если аналитику удастся до этого дойти, то он выиграл состязание. Когда агрессивные импульсы проявляются открыто, эмоциональный блок пробивается и пациент становится доступным для анализа. С этого момента анализ идет обычным образом. Трудность состоит именно в том, чтобы высвободить агрессивность.
