Михайи Чиксентмихайи - Эволюция личности
Тогда мастер дал ему несколько инструментов и кусок камня со словами:
— Вот тебе мрамор, молоток и зубило. Осталось только убрать все, что не похоже на прекрасного слона.
На этом притча заканчивается. Просто? В определенном смысле, конечно, да, но в то же время и невероятно сложно. Как нам узнать, что не является слоном? Как отделить завесу от скрываемой ею реальности? Заранее ничего неизвестно. Лишь начав работать, скульптор почувствует, что надо удалить, а что сохранить; еще больше времени потребуется, чтобы понять, получается ли у него слон или бесформенная глыба. Вся сложность этой простой задачи проявится лишь после многих попыток. Чтобы истина начала отделяться от иллюзии, нужно тщательно сверять свои мнения с фактическим, непрерывно меняющимся опытом.
В этой главе мы рассмотрим три главных источника искажения, препятствующего истинному восприятию того, что происходит в мире. Это генетическая программа, культурное наследие и личные потребности. Эти искажения находятся «внутри» каждого из нас — никто не свободен от порождаемых ими иллюзий. Следующая глава раскроет, какие три «внешних» препятствия мешают неискаженному восприятию реальности. Знание этих завес поможет нам заглянуть за них и создать лично значимый мир с помощью того, что мы там увидим.
МИР ГЕНОВКак было показано в предыдущей главе, склонность к всевозможным приятным ощущениям, в чрезмерных дозах приносящим вред, — встроенная функция мозга. В общем-то уже не осталось сомнений в том, что закодированные в генах химические инструкции пусть и не определяют наше восприятие мира полностью, но ограничивают и структурируют его. Переданные по цепочке предков нашим родителям, эти инструкции за миллионы лет почти не изменились. Они велят нам следовать наилучшей стратегии выживания, созданной нашими предками, то есть искать пищу, когда мы голодны, защищаться, когда на нас нападают, интересоваться представителями противоположного пола и т. д.
Генетические программы достаточно общи: они применимы к усредненным ситуациям и побуждают нас действовать теми способами, которые обычно срабатывали в прошлом. Младенцы обладают врожденной способностью распознавать лица людей, поскольку лица — одна из самых характерных черт окружения ребенка. Дети также запрограммированы на подражание взрослым{47}, поскольку это самый надежный способ стать самостоятельными и выжить. Эти предписания встроены в мозг и действуют автоматически. Но попадая в новую ситуацию, человек не может полагаться на мудрость генов. Ребенок станет подражать злому взрослому так же, как и доброму. Эволюция не создала механизм, позволяющий точно определить, какие типы поведения достойны подражания, а какие нет. Гены предписывают млекопитающим избегать змей, но не беспринципных торговцев облигациями.
Поскольку для выживания человек все больше нуждался в культурных, а не генетических предписаниях, ему пришлось отказаться от многих полезных в прошлом привычек и, сопротивляясь зову «природы», принять новые, искусственные правила, которые, в числе прочего, предписывали контролировать гнев, ограничивать сексуальность, смириться с сидячим образом жизни. Но несмотря на это одомашнивание зов генов еще силен и все так же влияет на наше мировосприятие. И хотя человек научился сдерживать свои агрессивные и сексуальные импульсы, значительная часть его внутренней жизни, его психической энергии связана с инстинктивными эмоциями и мыслями. Это первая завеса майи, и если человек не научится проникать сквозь нее, желания и потребности, заложенные в генетические программы, навсегда скроют от нас реальность.
Большинство людей полагают, что инстинкты, импульсы и внутренние потребности составляют подлинное ядро личности, ее сущность. Однако в последнее время эволюционные биологи утверждают, что, с генетической точки зрения, отдельный человек — лишь устройство для размножения собственно генов и их дальнейшего распространения. Фактически генам нет дела до нас, и если бы их воспроизводству способствовали наше невежество и нищета, то они быстро довели бы нас до этого состояния. Не гены — наши маленькие помощники{48}, а мы — их слуги.
Генетические предписания, подталкивающие девушку-подростка к беременности{49}, рассчитаны совсем не на то, чтобы сделать ее счастливой и успешной в том сложном обществе, в котором она живет. Это всего лишь механизмы, ответственные за то, чтобы информация ее хромосом была скопирована и передана следующему поколению. В прошлом, когда человеческая жизнь была коротка, а детская смертность высока, гены, умевшие заставить девочку стать матерью, как только она будет к этому способна, имели больше шансов на распространение, чем гены, побуждающие к более сдержанному поведению. Неважно, хорошо это для девушки или плохо. Подросток, пребывающий в счастливом неведении, повинуется зову природы в ложной уверенности, что приятное сейчас останется таковым и впоследствии.
Гены запрограммированы на то, чтобы защищать нас, лишь пока мы производим достойное потомство, а после — хоть в утиль. И хотя наши интересы как индивидов и как носителей генетических предписаний часто пересекаются, так происходит не всегда. Например, генам все равно, сколько человек проживет после того, как его дети вырастут и смогут обходиться без него. На самом деле гены предпочли бы, чтобы родители умирали, как только их дети закончат колледж, чтобы высвободить место и ресурсы, которые пригодятся следующему поколению. Не очень приятная компания, эти гены, но мы продолжаем принимать их интересы за собственные. И пока мы не научимся отличать одно от другого, наш разум, повинуясь неверно понятым командам из прошлого, не сможет свободно преследовать собственные цели.
Каждый человек создает свой мир, уделяя внимание определенным вещам и поступая в соответствии с определенными моделями (шаблонами, паттернами). В мире, сконструированном по модели, которую навязывают нам гены, человек направляет все свое внимание на продвижение программы «репродуктивной приспособленности». Цель здесь проста: как мне получить из окружающей среды достаточно ресурсов, чтобы у меня было потомство и чтобы мои дети тоже родили детей? Почти вся жизнь более примитивных организмов, например многих видов насекомых, состоит в том, чтобы отложить яйца и почти сразу погибнуть. Как и всякий сформировавшийся благодаря эволюции организм, бабочка видит лишь то, что способствует или препятствует выживанию ее потомства. Ее мир состоит из цветочных форм, доставляющих нектар, и форм, похожих на хищников, которых нужно избегать. Извечный поэтический образ — свободный могучий орел, парящий средь горных вершин. Однако взгляд орла обычно обращен к земле в поисках притаившихся в тени грызунов. Жизнь большей части человечества можно описать примерно так же.
Рассмотрим воображаемый пример. Джерри — молодой адвокат{50}. На что уходит его жизнь? В основном на удовлетворение требований генов. Поднявшись утром, он почти час умывается, одевается, прихорашивается, стараясь придать себе привлекательный, но вместе с тем внушительный вид (в этом деле поможет красный «галстук лидера»). Потом несколько минут завтракает: первый из дневных приемов пищи, восстановив уровень сахара в крови, поднимет его дух и энергию. Машина, на которой он едет на работу, и стиль его вождения также отражают влияние генов. Он может выбрать Volvo — из соображений безопасности, или практичный Ford, или самую мощную машину, или ту, что символизирует успех. А зачем Джерри работает по 8,10,12 часов в день? Да чтобы удовлетворить инстинкт постройки гнезда: купить хороший дом, привлечь подходящую партнершу, завести детей, оставить им кое-что в наследство и обеспечить надежную страховку для защиты своего потомства.
Джерри, скорее всего, не скажет, что расходует свою психическую энергию именно так, чтобы угодить своим генам. Он станет утверждать, что сам выбрал красный галстук, потому что он нравится ему больше других, и что ездит на Volvo, потому что так приятнее. Возможно, он сумеет обосновать свой выбор личным опытом или объективными доводами. Ну что ж, молодец! Но обычно люди даже не рассматривают разные возможности, не останавливаются, чтобы задуматься об альтернативах. Они просто разыгрывают написанную генами пьесу в соответствии с указаниями той культуры, где им случилось родиться.
В юности я около года посещал школу в рабочем квартале города на юге Италии. Мои одноклассники были из тех семей, которые Вторая мировая война вырвала из традиционных сельских общин и заставила пытать счастья в новых городских трущобах, разраставшиеся вокруг фабричных районов. Общаясь с ними, я чувствовал себя, как антрополог в гостях у чужого племени: не только их ценности, но и вообще взгляд на мир полностью отличались от всего, к чему привык я. И хотя я подружился со многими из мальчиков (тогда еще девочки учились отдельно), меня всегда поражало, что примерно девять из десяти их мыслей были о сексе. Когда новый учитель или учительница впервые входил в класс, ребята долго обсуждали вслух его или ее первичные и вторичные половые признаки, выдвигая версии, каков он или она в постели. Лучшим днем недели эти 14-летние подростки считали среду, когда в публичном доме по соседству днем была скидка для школьников. И хотя гетеросексуальный опыт был не у всех, большинство их разговоров вертелось вокруг настоящих или воображаемых подвигов. Было и несколько постоянных гомосексуальных пар, очень серьезно и даже романтично воспринимавших свои отношения.
