Борис Братусь - Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]
Направление это, как уже отмечалось, делает у нас самые начальные шаги. Так, лишь с 90-х годов стали организовываться семинары, конференции, связанные с обсуждением проблематики христианской психологии,[59] появляться отдельные публикации (в области вопросов образования, воспитания, психотерапии это некоторые работы Ф. Е. Василюка, А. В. Гнездилова, о. Бориса Ничипорова, Е. Н. Проценко, В. В. Рубцова, В. И. Слободчикова, Т. А. Флоренской, о. Владимира Цветкова, Л. Ф. Шеховцовой и др., в области обшей теории — С. Л. Воробьева, О. И. Генисаретского, В. А. Махнача, В. Л. Мусхелишвили, В. И. Слободчикова, Б. С. Братуся и др.). В качестве весьма еще, конечно, предварительного итога этого периода можно рассматривать выход первого в России учебного пособия для вузов по христианской психологии.[60]
* * *Итак, после марксистской и западнической, мы бегло и схематично рассмотрели еще три линии, три оформляющихся сейчас варианта отношения к проблеме человека в психологии. Первая — это гуманитарная линия, которая, по сути, не имеет конкретно-ценностной точки опоры вне себя самой, но призвана расширить возможности сознания, высвободить место для духовного роста, для саморазвития, самоактуализации личности и т. п. Вторая — это линия нравственной психологии, которая не замыкает личность в самой себе, не делает ее существующей ради себя самой и своего роста, но дает определенное, вне ее обнаруживаемое понимание сущности человеческого развития, для достижения которой она является необходимым и уникальным инструментом. Наконец, линия христианской психологии как признание абсолютных оснований нравственности, как сознательная ориентация на христианский образ человека, христианское понимание его сущности и рассмотрение развития как пути следования, приближения к этому образу.
Эти три подхода мы хотели представить не как враждебные, противостоящие друг другу, но как, в известном плане, преемственные, где последующий не уничтожает предыдущего, но вбирает в себя, добавляя новый принцип рассмотрения, возвышая, достраивая до целого образа человека. Рост этот имеет свои законы и сроки, что касается нынешнего времени, то согласимся с высказыванием А. И. Солженицина: «Но нам сегодня больше-то всего нужно подняться сперва на нравственный уровень, а потом на религиозный».
IX. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДУШИ
Предложенное выше понимание христианской психологии может натолкнуться на возражение, что ее постулирование несовместимо с наукой, что введение религиозного понимания души приведет к потере психологией ее самостоятельности, она может раствориться, предстанет частью теологии и т. п. Таковое, действительно, возможно, если мы с самого начала не учтем, не зафиксируем некоторых фундаментальных обстоятельств и разграничений.
Прежде всего согласимся, что у психологии и религии существенно разные направления, языки выражения и понимания. Научная психология изучает психику как особый аппарат, служащий человеку в его ориентировке в мире (по П. Я. Гальперину) или отражении действительности (по А. Н. Леонтьеву) и т. п. Даже говоря о личности с позиций психологии, мы, как было показано выше, не можем ее рядополагать через запятую с человеком, она есть психологический инструмент обретения человеком самого себя. Психика — это еще не весь человек, или — другими словами — человек есть нечто большее, нежели его психика. У религии, точнее богословия, теологии, иной главный предмет — не психика в человеке, а человек в Боге, его целостности, предельном смысле, назначении, исходе. Психика, личность соотносимы, масштабны человеку, человек соотносим Богу, являясь Его образом и подобием (или в светском, философском понимании — соотносим с человечеством, представляя собой его образ и подобие). Уже из одного этого разделения вытекает неправомерность переноса методов из одной области в другую, и следует сразу успокоить сторонников чистоты научной психологии: ни один серьезный христианский психолог не может прямо переносить методы богословия в научную психологию, равно как кощунственно прямо переносить психологические методы на религиозные предметы. Разумеется, такие попытки делались и будут делаться, но это будут не более чем «размышления священника о психологии» или «размышления психолога о религии». Вещь, конечно, интересная и полезная, расширяющая кругозор, но вряд ли способная серьезно повлиять как на психологию, так и на богословие.
Теперь о положении, разделяемом достаточно многими: психология как область научного знания строится на объективных доказательствах, а религия в таковых вовсе не нуждается. Между тем, и то, и другое, суть формы человеческого опыта, сознания, понимания действительности, хотя, разумеется, фундаменты различны: в одном случае это анализируемый по отдельным параметрам факт, в другом — целостное событие, явление, изменение, преображение; в одном — как можно более отстраненная, проводимая желательно с помощью приборов, специального инструментария фиксация, протоколирование, препарирование происходящего, в другом — живое свидетельствование, событийность, включенность в происходящее; в одном — необходимость повторения, статистики, воспроизведения, в другом — единичность, уникальность, неповторимость. Наивно, однако, думать, что первое гарантировано объективно, а второе сугубо субъективно. И в том, и в другом случае есть свои законы и внутренняя логика, причем достаточно жесткая, как писал один мыслитель, если законы материальной природы железные, то законы духа алмазные.
Вообще, следует, на наш взгляд, прислушаться к прозвучавшему недавно предложению В. П. Зинченко «признать объективность психического, субъективного, выступает ли оно в своей внешней или внутренней форме, наблюдаемо оно или нет».[61] Это смелый и верный шаг. Смысловые поля, пространства, будь то поэзии, науки или религии суть объективны, хоть и далеко не всеми видимы. Разумеется, сами по себе отдельные доказательства, свидетельства, скажем религиозного опыта или поэтического миропонимания неизбежно субъективны, пристрастны, но свидетельствуют, доказывают они нечто объективное, вне отдельного человека существующее. Поэт, по Бродскому, — орудие языка, а не язык — орудие поэта. Или — поле науки, например, психологии не порождено свидетельствованиями, доказательствами Левина, Выготского или Леонтьева, но выражено через них. И потому умирает, уходит ученый, а не наука. Ушел делатель, поле запустело, но оно есть, оно ждет другого. Наука свершается в любом месте, где есть люди, способные войти в ее поле, освоить, преумножить его и тогда через них, через их усилие и подвиг оно обнаруживает, являет себя. Отсюда редкий, но абсолютно реальный феномен «невидимых колледжей», когда разные, отстоящие друг от друга во времени и пространстве ученые тем не менее оказываются на деле тесными сотрудниками, словно находящимися, работающими в деятельном и непосредственном контакте, под крышей одного учреждения. Отсюда и обилие вполне зримых, видимых колледжей (институтов, университетов, академий), омертвелых, находящихся вне пространства науки, представленных в материальном плане, но не обеспеченных идеально.
Еще одна проблема, требующая хотя бы беглого упоминания, это проблема детерминизма. Долгое время господствовавшая в психологии естественнонаучная парадигма исходит из всеобщей обусловленности психики реалиями объективного материального мира и распространяет причинно-следственные закономерности на все без исключения психические явления. Но адекватно ли это для понимания человеческой индивидуальности, станет ли она вообще таковой, если будет строго и всецело подчиняться принципу всеобщей обусловленности материальным миром и действовать только на основе причинно-следственных закономерностей. Чем тогда она будет отличаться от индивидуальности животного, для которого, словами B. C. Соловьева, «действительность есть то, что его делает», тогда как для человека, наряду с этой обусловленностью (вовсе не исключая и не умаляя ее) есть и иная форма движения, ведущая к самодетерминации, свободе, преодолению действительности и, тем самым, естественно-причинной обусловленности.
Таким образом, естественнонаучный детерминизм ограничен, приложим к определенному классу объектов и процессов, которые можно представить как без остатка подчиненных, обусловленных внешним миром. Там же, где нельзя без видимой редукции устранить трансцендирующую природу, естественнонаучный детерминизм ограничен, неэффективен и вместо научной истины будет воспроизводить ее упрощенную видимость. Отсюда задача поиска иных форм детерминации, иных форм и принципов обусловленности явлений. Вполне согласимся поэтому с В. В. Давыдовым, который писал, что «нет оснований полагать, что всякий детерминизм носит „причинно-следственный характер“ и связан с естественнонаучной парадигмой в психологии… Имеется еще „целевой детерминизм“, связанный с человеческой деятельностью, но это уже внеестественная парадигма».[62]
