Вильгельм Гумбольдт - 94 Избранные труды по языкознанию
Продолжение истории рода при гибели отдельных поколений имеет очень важным последствием еще и то, что для каждого очередного поколения прошлое всякий раз предстает в новом свете.
Позднейшие поколения, особенно благодаря совершенствованию способов сохранения сведений о прошедшем, являются как бы зрителями в театре, на сцене которого развертывается более богатая, чем их собственная, жизнь и более яркая драма. Кроме того, неудержимый поток событий влечет поколения, по-видимому, случайно, то через более смутные и роковые, то через более светлые и легче переживаемые периоды. Для реального живого индивидуального восприятия это различие кажется не столь большим, как для исторического рассмотрения: не хватает многих точек отсчета, человек ежеминутно переживает лишь какую-то частицу истории, и настоящее. заявляя свои права, проносит его через все свои ухабы. Словно облако, образующееся из тумана, эпоха лишь при взгляде издалека обретает всесторонне очерченный облик. Мера воздействия прошлого на каждую эпоху выявляется только в свете воздействия этой эпохи на последующие. Наша современная культура, например, большей частью покоится на той противоположности, какую составляет по отношению к нам классическая древность. Нас затруднило и смутило бы требование указать, что осталось бы от современной культуры, если бы нам пришлось отказаться от всего принадлежащего античности. Если во всех исторических подробностях исследовать состояние народов древнего мира, то окажется, что они тоже не отвечают тому их образу, какой мы храним о них в душе. Что оказывает на нас могущественное воздействие, так это наше восприятие их, в котором мы исходим из направленности их возвышеннейших и чистейших порывов, улавливая больше дух, чем реальность их учреждений, оставляя без внимания их противоречия и не предъявляя им никаких требований, которые не были бы в согласии с составленным нами х> них представлением. Но такое восприятие их своеобразия объясняется вовсе не нашей прихотью. Древние дают нам на это право; мы не могли бы составить подобного представления ни о какой другой эпохе. Глубокое понимание существа античной культуры наделяет нас способностью подниматься до нее. Поскольку действительность у древних всегда со счастливой легкостью переходила в идею и фантазию и силою идеи и фантазии они оказывали на нее обратное воздействие, мы имеем право понимать их исключительно в этом свете. В самом деле, даже если действительность у них не всегда соответствовала идеалу, судя по духу, осеняющему их письменность, их произведения искусства и направление их деятельности, они все же очертили весь возможный для человечества круг свободного развития с совершенной чистотой, цельностью и гармоничностью и таким образом оставили после себя образ, воздействующий на нас идеально, как образец самой возвышенной и идеальной человеческой природы. Их преимущество перед нами, подобно преимуществу солнечного неба перед небом, затянутым облаками, кроется не столько в самом характере жизненных образов, сколько в дивном свете, озарявшем для них весь мир. Наоборот, у самих греков, сколь бы значительным ни могло быть влияние на них предшествовавших им народов, по-видимому, совершенно отсутствовал идеал, который озарял бы их извне.
Правда, они имели нечто подобное в гомеровской и примыкающей к ней поэзии. Как греки кажутся нам непостижимыми в своей самобытности и в побудительных причинах своего творчества, служа нам образцом для ревнивого подражания, источником множества духовных приобретений, так для них эпоха Гомера казалась темной и все же освещала им путь своим неповторимым искусством и его образами. Для римлян греки не стали чем-то подобным тому, чем они являются для нас. Римлянам они казались просто одной из современных наций, более образованной и обладающей более ранней литературой. Индия растворяется для нас в слишком туманной дали, чтобы можно было судить о ее предыстории. Она воздействовала на Запад — ибо такое воздействие не могло рассеяться бесследно, — по крайней мере в древнейшее время, не через самобытную форму творений своего духа, а, самое большее, через отдельные воззрения, изобретения, мифы, попавшие на Запад из Индии. В своей работе о языке кави (кн. I, с. 1–2) я имел случай подробнее коснуться этого различия в духовном влиянии народов друг на друга. Индийцам их собственная древность являлась, надс думать, примерно в таком же облике, в каком видели свою греки. Гораздо отчетливее, однако, преклонение перед древностью проявилось в Китае благодаря влиятельности и резкой отличительности произведений старого стиля и содержащихся в них философских учений.
Поскольку языки или хотя бы их элементы (немаловажное различие) передаются от одной эпохи к другой и о начале новых язы ков мы можем говорить, лишь полностью выйдя за пределы нашегс опыта, постольку отношение прошлого к современности пронизывает языковой строй до самых глубин. Особое положение, в кото рое ставит эпоху место, занятое ею в ряду известных нам эпох бесконечно много значит даже для вполне развитых языков — вед! язык есть вместе с тем и определенный уклад интеллектуальногс и чувственного восприятия, и этот уклад, доставаясь народу oiотдаленных эпох, не может воздействовать на народ без того, чтобь не сказаться и на его языке. Так что наши теперешние языки при няли бы во многих отношениях другой облик, если бы вместо клас сической древности на нас столь же долго и настойчиво влиял; индийская.
9. Отдельный человек всегда связан с целым — с целым своеп народа, расы, к которой он принадлежит, всего человеческого рода Жизнь индивида, с какой стороны ее ни рассматривать, обязатель Но привязана к общению. Рассмотрение внешнего, подчиненного и внутреннего, высшего, рядов явлений приводит нас здесь к том; же, что мы в аналогичном случае видели выше. При словно бы ве гетативном существовании человека на просторах земли беспо мощность одиночки толкает его к взаимодействию с себе подобным! и требует ради возможных коллективных начинаний взаимопонима Ния посредством языка. Духовное развитие, даже при крайне] сосредоточенности и замкнутости характера, возможно только бла годаря языку, а язык предполагает обращение к отличному от на и понимающему нас существу. Членораздельный звук льется из груди, чтобы пробудить в другой личности отзвук, который возвратился бы снова к нам и был воспринят нашим слухом. Человек тем самым делает открытие, что вокруг него есть существа одинаковых с ним внутренних потребностей, способные, стало быть, пойти навстречу разнообразным волнующим его порывам. Поистине предощущение цельности и стремление к ней возникают в нем вместе с чувством индивидуальности и усиливаются в той же степени, в какой обостряется последнее, — ведь каждая личность несет в себе всю человеческую природу, только избравшую какой-то частный путь развития. У нас, конечно, нет даже и отдаленного ощущения иного сознания, кроме как индивидуального. Но стремление к цельности и семя негасимых порывов, заложенное в нас самим понятием нашей человечности, не дают ослабнуть убеждению, что отдельная индивидуальность есть вообще лишь явление духовной сущности в условиях ограниченного бытия.
Связь индивида с увеличивающим его силу и инициативу целым — слишком важный момент в духовном хозяйстве человеческого рода, если мне позволят такое выражение, чтобы мы могли избавить себя от обязанности определенно указать здесь на нее. Соприкосновение народов и рас, всякий раз вызывающее вместе с тем и их обособление, зависит, конечно, прежде всего от хода исторических событий, большей частью — уже от самого свойства мест обитания, и путей переселения народов. Но если даже — чего мне не особенно хотелось бы делать — исключить всякое влияние внутренних, пускай хотя бы просто инстинктивных сближений и отталкиваний между нациями, все равно любой народ еще до всякого учета его внешних связей можно и нужно рассматривать как человеческую индивидуальность, направившуюся по внутренне самобытному духовному пути. Чем больше мы убеждаемся,'что деятельность отдельных личностей, на какую бы ступень они ни были поставлены своим гением, оставляет по себе непреходящий след только в той мере, в какой они воодушевлены духом своего народа и в свою очередь способны придать жизни своего народа новый размах, — тем яснее встает необходимость искать основание для нашей теперешней культуры в этих национальных духовных индивидуаль- нрстях. История показывает нам их явственные очертания всюду, где она сохранила нам данные для суждения о степени внутренней образованности народов. Конечно, цивилизация и культура постепенно снимают резкие контрасты между народами; еще более успешно стремление к универсальной нравственной форме, присущее образованию с его более глубоким и возвышающим воздействием. В' том же направлении действует и прогресс науки и искусства, всегда осуществляющих общезначимые идеалы, хотя и скованные национальной ограниченностью. Но хотя все устремлено к одинаковой цели, достичь ее можно лишь индивидуальными путями, и многообразие, с каким человеческая индивидуальность способна проявить себя, не впадая в ущербную однобокость, беспредельно. Причем именно от этого многообразия целиком зависит успех все-.общих усилий; ведь это требует целого, безраздельного единства духовной силы, которая, конечно, никогда не поддается объяснению как таковая, однако всегда с необходимостью действует как ярко выраженная индивидуальность. Поэтому для того, чтобы оказать плодотворное и могучее влияние на прогресс всеобщей обрд- зованности, народу нужны не только успехи отдельных наук, но и прежде всего неослабеваемая сосредоточенность на том, что составляет центр человеческого существа и всего ярче и полней выражает себя в философии, поэзии и искусстве, распространяясь затем на образ мышления и чувствования народа.
