Михаил Клупт - Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории
Результаты такого «конкурса» оказались неожиданными. «Победителями» в нем явились традиции семейственности и «слитности» семьи и брака и одновременно вполне современное стремление к высоким стандартам личного потребления. «Ценой» же, обеспечившей совмещение «традиций» и «новаций», стало снижение рождаемости до уровня значительно более низкого, чем на Севере и Западе Европы.
Анализ южноевропейского демографического феномена, безусловно, способствует постановке ряда теоретических вопросов. Один из них состоит в трактовке места данного феномена в демографической истории. Является ли он неким курьезом, малозначительным исключением из правила или, напротив, одним из многих свидетельств чего-то гораздо более весомого? Второй, более общий вопрос касается роли процессов дивергенции в мировом демографическом развитии. Является ли нарастание различий между регионами исключительно результатом разновременного прохождения ими различных стадий демографического перехода или оно может быть вызвано и иными, не менее фундаментальными причинами?
Отвечая на эти вопросы, еще раз процитируем Д. Норта. «История, – подчеркивает он, – имеет значение не просто потому, что мы можем извлечь уроки из прошлого, но и потому, что настоящее и будущее связаны с прошлым непрерывностью институтов общества».[92] Институциональная структура общества, безусловно, не является чем-то застывшим. Институты не только хранители традиций, но и инструменты адаптации индивида и общества к внешней среде, вследствие чего изменения среды неизбежно сопровождаются появлением новых и отмиранием или изменением старых институтов. Тем не менее, институциональная структура не меняется в одночасье по воле политиков и экономистов – ее состояние в каждый последующий момент в огромной степени определяется предыдущей историей. Преломляя воздействия среды (и одновременно изменяясь под этим воздействием), специфическая институциональная структура генерирует и специфические феномены – политические, экономические, демографические.
Институциональные структуры, их изменения и взаимодействия с внешней средой могут быть как проводниками конвергенции, так и выступать в роли фактора, обусловливающего нарастание региональных различий. Это порождает своеобразную историческую «чересполосицу» – периоды доминирования конвергентных тенденций чередуются с периодами, когда господствует дивергенция.
Теория демографического перехода трактует процессы дивергенции излишне упрощенно – как феномен, порождаемый разновременным прохождением различными регионами тех или иных стадий такого перехода. Подобная трактовка, как показывает демографическое развитие Италии и Испании на протяжении последней четверти ХХ в., далеко не всегда адекватно отражает реальный ход событий. Следуя логике теории демографического перехода, можно было бы скорее ожидать, что рождаемость в Италии и Испании будет меняться по «ирландскому» сценарию – снижаться с некоторым запаздыванием по отношению к остальным странам Северной и Западной Европы. Однако ход событий оказался иным, еще раз показав, сколь ограничены возможности теории демографического перехода при интерпретации демографического развития на уровнях страны и региона.
Возникновение в последние десятилетия новой средиземноморской модели формирования семьи, дивергенция вместо конвергенции кажутся аномальными лишь с позиций демографического универсализма. С точки зрения институциональной теории, подобная ситуация, напротив, представляется вполне объяснимой. Европейская интеграция изменила институциональную структуру южноевропейских обществ, но не превратила ее в копию той, что присуща сегодня (или была присуща вчера) странам Западной или Северной Европы. Своеобразие институциональной структуры, преломляя общие для жителей разных частей континента вызовы, привело к специфическим демографическим ответам. Что в этом удивительного?!
Глава 3
Центральная и Восточная Европа: формации и трансформации
3.1. Динамика продолжительности жизни: в поисках причин исторической драмы
Драматические изменения продолжительности жизни в странах Центральной и Восточной Европы (далее – ЦВЕ)[93] не оставили равнодушными тех, кому близка их судьба. Мнения о причинах таких изменений, как это часто бывает в подобных случаях, оказались различными, порой прямо противоположными. Учитывая это, попытаемся, насколько возможно, отделить факты от их многочисленных интерпретаций.
Факты. Динамика продолжительности жизни в странах Центральной и Восточной Европы распадается на четыре периода:
• рост продолжительности жизни в первые послевоенные десятилетия;
• последовавшая затем стагнация,[94] а в ряде стран медленное снижение продолжительности жизни;
• снижение, часто весьма значительное, продолжительности жизни в начальном периоде рыночных реформ;
• выход из трансформационного кризиса и (за исключением Белоруссии, Молдавии и Украины) последующее повышение продолжительности жизни, в одних странах вполне очевидное, в других едва наметившееся.
Рост продолжительности жизни в первые послевоенные десятилетия привел к тому, что в начале 1960-х страны ЦВЕ практически достигли уровня стран Западной Европы. В 1962 г. в Белоруссии продолжительность жизни мужчин (68,1 года) и женщин (74,8 года), была несколько выше, чем во Франции (66,9 и 73,8 года). Почти не отставали от этих значений Украина (67,3 и 73,6), Чехия (66,9 и 72,9 года), Венгрия (65,6 и 70,0).
Стагнация продолжительности жизни началась в 1960-е гг. и имела место во всех странах ЦВЕ (рис. 3.1). Неблагоприятные тенденции проявились прежде всего в динамике продолжительности жизни мужчин. В Чехии значения этого показателя в 1961 г. (67,8 года) и четверть века спустя, в 1986 г. (67,5 года), были практически одинаковы. В Белоруссии данный показатель снизился с 68,9 в 1965 г. до 65,6 в 1984 г. Тенденции динамики средней продолжительности жизни женщин были более благоприятны, но и здесь в лучшем случае отмечался медленный рост. Для стран ЦВЕ был характерен также более высокий по сравнению со странами Запада уровень смертности от преимущественно «мужских» причин – травм, отравлений, убийств и самоубийств.
Рис. 3.1. Динамика продолжительности жизни мужчин в некоторых странах ЦВЕ и Франции
В отличие от стран ЦВЕ, в странах Запада с 1970-х г. начался быстрый рост продолжительности жизни. Во Франции, например, она выросла к 1985 г. до 71,3 года у мужчин и 79,3 – у женщин. В результате к середине 1980-х страны ЦВЕ не только значительно отставали от остальной Европы по продолжительности жизни, но и отличались большим разрывом в продолжительности жизни женщин и мужчин.
Стагнация или снижение продолжительности жизни в европейских странах «реального социализма» (табл. 3.1) контрастировала также с ее постоянным ростом в Китае (после окончания «большого скачка»), Вьетнаме и на Кубе (табл. 3.2).
Таблица 3.1. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в странах ЦВЕ в 1970–2004 гг., лет
* Данные о Болгарии, Украине, Эстонии – по оценкам ВОЗ; статистика Молдавии – за 2005 г.
Источники: Демоскоп Weekly // http://www.demoscope.ru; Eurostat news release, March 2006, 29/2006; World Health Organization 2006 Mortality Country Fact Sheet.
Таблица 3.2. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении во Вьетнаме, Китае и на Кубе в 1975–2006 гг., лет
Источники: Население мира. Демографический справочник / Сост. В. А. Борисов. М., 1989; Демоскоп Weekly // http:/www.demoscope.ru; 2006 World Population Data Sheet // http://www.prb.org.
Особого упоминания заслуживает кратковременный рост продолжительности жизни во всех странах, входивших в состав СССР, в период антиалкогольной кампании времен перестройки (табл. 3.3).
Таблица 3.3. Динамика средней продолжительности жизни до начала, в период проведения и после завершения антиалкогольной кампании
Трансформационный спад и последующая динамика продолжительности жизни в странах ЦВЕ отразили как общность их демографической истории, так и существенные различия между ними. Хотя снижения продолжительности жизни в начале реформ не избежала ни одна из стран региона, глубина кризиса и скорость выхода из него оказались различными.
Корреляционный анализ, проведенный для одиннадцати стран региона, свидетельствует о наличии тесных взаимосвязей между уровнем жизни в стране, глубиной экономического спада в начале реформ и динамикой продолжительности жизни. Чем выше был уровень жизни в стране до начала реформ, тем менее глубокими были в ней трансформационный экономический спад и кризис продолжительности жизни. Так, коэффициент корреляции между среднедушевым ВВП (ППС) в 1993 г. и темпом динамики ВВП (1996 г., % к 1989 г.) составил 0,73; между среднедушевым ВВП (ППС) в 1993 г. и разностью значений средней продолжительности жизни в 1996 и 1989 гг. – 0,81; темпом динамики ВВП (1996 г., % к 1989 г.) и разностью значений средней продолжительности жизни в 1996 и 1989 гг. – 0,79.[95]
