Кевин Даттон - Флипноз. Искусство мгновенного убеждения
Рис. 2.12. Лицо ребенка, гипнотизирующего взглядом. Обратите внимание, какие у него огромные глаза, радужка и зрачки
Это факт, как полагают, объясняет относительную неэффективность восприятия света незрелой сетчаткой. Но исследование также показало, что расширенные зрачки могут выполнять и совсем другую функцию, а именно: создавать узы привязанности.
«Какой человеческий орган при возбуждении увеличивается вдвое?» – спрашивает преподавательница студентов-первокурсников медицинского института.
Повисает неловкая тишина.
«Ну же, – настаивает она. – Должно же вам хоть что-то прийти в голову. Пусть и самое нелепое».
Все та же тишина. Наконец один парень, явно смущаясь, поднимает руку. Но преподавательница от него отмахивается.
«Забудьте об этом, – говорит она. – Речь идет о зрачке!»
Этот анекдот многие годы ходит среди медицинского братства, и особенно он популярен – что, впрочем, и неудивительно – у студенток. Но есть у меня тайное подозрение, что, задай преподавательница этот вопрос жительницам средневековой Италии, они наверняка ответили бы на него правильно. У итальянок в те времена, дабы сделать себя привлекательнее для потенциальных ухажеров, было принято закапывать в глаза несколько капель экстракта белладонны, чтобы расширить зрачки. Они, конечно, знали, что делали, но вряд ли понимали, почему это работает.
Когда нам показывают изображения двух идентичных лиц, одно – с расширенными зрачками, а другое – нет, и спрашивают, какое из двух лиц, по нашему мнению, привлекательнее, большинство выбирает лицо с расширенными зрачками (рис. 2.13). А когда нас просят объяснить свой выбор, мы этого сделать не можем. Интуитивно мы считаем одно лицо «симпатичнее» другого. Возможно, привлекательнее. Или дружелюбнее. Но вот почему – остается только гадать.
На самом деле причина, по которой мы считаем лица с расширенными зрачками более привлекательными, чем со зрачками обычного размера, коренится во взаимности. Наши зрачки расширяются, когда мы бываем возбуждены, например при виде чего-то, что находим исключительно приятным и хотим узнать поближе. В таких ситуациях мы стараемся буквально «вобрать» в себя как можно больше всего, что относится к этому объекту. Но автоматически – вне сознательного контроля – реагируют не только наши зрачки, но и мы сами: в ответ на расширенные зрачки других людей. Так, всякий раз, когда мы видим изображение лица с расширенными зрачками, мы подсознательно делаем вывод, что этот человек находит нас привлекательными, и тут срабатывает закон взаимности. Мы, в свою очередь, тоже начинаем считать его привлекательным для себя.
Рис. 2.13. Если людей настоятельно просят сказать, какое из двух лиц, по их мнению, более привлекательно, большинству кажется, что это лицо снизу. Но они совершенно не могут объяснить свое предпочтение. А теперь посмотрите на глаза…
Между прочим, это объясняет, почему мы воспринимаем приглашение на ужин при свечах как более романтическое, чем на обед в Макдоналдс. (По крайней мере, это одна из причин.) При тусклом свете зрачки расширяются, чтобы компенсировать недостаток освещения и привлечь больше света на сетчатку. Теперь вы знаете (если вы, конечно, задавались этим вопросом), почему во многих кафе быстрого питания такой слепящий свет, что нужно надевать солнечные очки, чтобы сесть и поесть. Это потому, что там главное – быстрота. К чему всматриваться в жареную картошку!
Черное и белое
Глаза новорожденного словно специально предназначены для того, чтобы обезоруживать. Несоразмерная величина этих вместилищ нашего потенциального сопереживания действует, как магнит, притягивая наше внимание к их сияющим, невинным глубинам. Но одним ли врожденным притяжением к контрасту белого и черного объясняется способность младенца не просто встречаться с нами взглядом, а приковывать его к себе? Здесь доказательства также неоспоримы. Исследования показали, что, когда новорожденным одновременно показывают две фигуры – черный круг в овале (символическое изображение глаза) и черный круг в квадрате, они не отдают предпочтения ни одному из них. Однако когда младенцы выбирают между «пустой» рамкой (будь то овал или квадрат) и рамкой с черным вписанным кругом, наблюдается уже совсем другая картина. Явное предпочтение отдается тому изображению, что расположено слева на рис. 2.14.
Рис. 2.14. Младенческие предпочтения сочетаний формы и контраста (по материалам Рутерфорда и др., 1999)
Подобные результаты указывают на то, что в самих глазах нет ничего такого, что притягивало бы внимание новорожденного. Скорее его привлекает новизна раздражителя – присущий его появлению перцептивный контраст, – что и делает его необычно ярким. И чем этот контраст сильнее, тем легче он притягивает взгляд. Это возвращает нас к экспериментам Криса Фрисена и Алана Кингстоуна. И к адаптивным преимуществам, которые дает умение следить за взглядом другого человека.
«У нас есть странная способность, – говорит американский этолог Р.Д. Дэйл Гутри, – определять направление взгляда другого человека, даже если он находится в противоположном конце комнаты, – просто оценивая, насколько симметрично расположена круглая часть глаза (радужка) относительно сферической (глазное яблоко). И белизна склеры очень в этом помогает. [Склера] позволяет довольно точно передавать сигналы, идущие от глаза».
Так можно ли «слабость» новорожденного к глазам объяснить талантом мгновенного убеждения (флипноза), как и их крик, и умилительный облик? Возможно, младенец демонстрирует силу убеждения в ее чистейшем виде? Исконную способность сразу переходить к делу: «Я уязвим. Я беспомощен. И вы – да-да, именно ВЫ! – должны с этим что-то сделать!»
Основываясь на доказательствах, рассмотренных в этой главе, подобное предположение вполне можно аргументировать следующим образом. И саундтрек, и сам сценарий поведения младенца были гениально срежиссированы естественным отбором с одной простой целью: моментально включить инстинкт вскармливания и заботы о потомстве. Простота и эмпатия, столь характерные для ключевых стимулов убеждения у животных, присутствуют также и у младенцев. Крик новорожденного вкупе с его внешним обликом составляет первобытную модель 100 %-ного убеждения. И заметьте, какая важная роль отведена перцептивной «неадекватности»: только вспомните эти несоразмерно огромные глазам, эти внезапные, резкие изменения тональности крика…
Мы наиболее уязвимы в момент рождения. Однако именно тогда, по тонкому замыслу эволюции, мы обладаем наибольшими способностями к убеждению.
Дэрил, грабитель из Южного Лондона, которого мы встретили в начале главы, конечно, не будет с этим спорить. Не столкнись парень с одним из величайших в мире мастеров убеждения, сейчас он не посещал бы рестораны, где подают фрапучино.
Он бы находился в местах, где на обед в основном овсянка.
Выводы
В этой главе мы продолжили исследование биологической основы влияния, рассмотрев исключительную силу убеждения, свойственную младенцам. Новорожденные входят в этот мир лишь с двумя простыми целями – обеспечить себе безопасность и заботу – и с огромным стимулом их добиться. Ведь новорожденные путешествуют налегке. Не имея развитой нервной системы для установления сложных коммуникаций, они кажутся совершенно неподготовленными к проблемам, встающим перед ними. Как можно надеяться выжить, не умея говорить?
Ответ, так же, как и с животными, заключается в ключевых стимулах. Пронзительный крик, врожденная способность устанавливать зрительный контакт и умилительная беспомощность – все эти качества сливаются в лазерный луч мощного психологического воздействия, нацеленный прямиком на участки нашего мозга, ответственные за получение вознаграждения. Не было в истории такого болтуна, который смог бы конкурировать с младенцем. Мы никогда не бываем более убедительны, чем в первый день своей жизни.
В следующей главе мы немного изменим направление. Не отходя от темы оказания мгновенного сильного влияния, мы поговорим о другом виде ключевого стимула – о том, который воздействует не на древние, подкорковые участки, а на познавательный процесс: способ, с помощью которого наш мозг воспринимает окружающий мир.
Как мы уже видели, когда дело доходит до убеждения, животные и младенцы имеют два явных преимущества перед всеми остальными. Во-первых, они не умеют думать. Во-вторых, они не умеют говорить. Однако у мышления и языка есть собственные средства мгновенного влияния – и они столь же эффективны, как средства влияния, описанные выше.
