Владимир Исаков - Кто и как развалил СССР. Хроника крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века
Процессия спустилась по лестнице на первый этаж и расположилась в гостиной, носившей название Каминного зала. Наверху остались республиканские президенты. После ухода Горбачева они получили возможность создать то самое содружество независимых государств, ради которого две недели спустя три «славянских» лидера уединятся в беловежском лесу.
В гостиной разгоряченный только что проведенным боем Горбачев «разрядился»:
– До сих пор никак не вылезут из популизма. – Это было сказано в сердцах по поводу оставшихся наверху, но относилось, разумеется, к одному из них – Ельцину.
Тем не менее пассивно ждать дальнейшего развития событий Горбачев не мог и начал вместе с помощниками формулировать свой вариант решения Госсовета по первому вопросу. Он сводился к тому, чтобы взамен парафирования текста договора сопроводить его коллективным обращением всех членов Госсовета к республиканским парламентам с просьбой рассмотреть договор и сформировать полномочные делегации для его подписания. Формулировку президента отправили «наверх». Через некоторое время оттуда явилась депутация – Б. Ельцин и В. Шушкевич, которым было поручено передать президенту республиканский вариант компромисса. В главном проекты совпадали.
Войдя в гостиную, Ельцин с вызовом сказал:
– Ну вот, нас делегировали на поклон – к царю, к хану.
Чувствовалось, как задевала его самолюбие эта парламентская миссия. Горбачев оценил усилие, сделанное Ельциным над собой, и примирительной сказал:
– Ладно, ладно, царь Борис.
Общую формулировку выработали быстро. В ней упомянули, что, представляя согласованный текст на рассмотрение парламентов, члены Госсовета исходят из того, что договор будет подписан и ратифицирован до конца текущего года.
После этого, возобновив заседание, еще раз «прошлись» по самому проекту. На этом этапе Ельцин согласился не требовать исключения из него формулы конфедеративного союзного государства. Имелось в виду, что эта и другая поправки будут обсуждены в парламентах.
Зато по общему согласию были укреплены полномочия Госсовета – его решения отныне должны были стать обязательными для исполнительной власти (то есть для тех самых президентов, которые в течение нескольких предыдущих часов отчаянно бились за то, чтобы лишить центр какой-либо власти над ними). Однако эти формальные противоречия никого не смущали. Было очевидно, что окончательное разыгрывание партии отложено, что столь ожидаемое Горбачевым подписание договора в очередной раз отодвигается, подобно линии горизонта, и что демократическое «конфедеративное государство», не успев стать реальностью, начало таять, как мираж в пустыне.
Это лишний раз подтвердила пикировка между Ельциным и Шеварднадзе по вопросу о функциях союзного МИДа. Шеварднадзе впервые участвовал в заседании в качестве министра иностранных дел. Поскольку назначение на этот пост он в течение продолжительной беседы с глазу на глаз согласовал с российским президентом, около которого, кстати, провел решающую ночь в Белом доме во время августовского путча, то считал, что вправе рассчитывать на режим большего благоприятствования, чем его предшественник на этом посту – Борис Панкин.
Однако попытка Э. Шеварднадзе расширить поле деятельности союзного МИДа, обозначенное в тексте договора, встретила ледяной прием со стороны Б. Ельцина, который взял назад даже данное им недавно обещание не создавать собственные российские посольства.
После того как все члены Госсовета поставили свои подписи под совместным коммюнике, означавшим скорее эпитафию Союзу, чем провозглашение «нового смелого мира», Горбачев предпринял попытку повторить коллективный выход к прессе, который после предыдущего заседания совета вдохнул во всех надежду. Однако второй раз застать себя врасплох ни Ельцин, ни другие «республиканцы» не дали. Горбачеву пришлось выдержать натиск изголодавшейся прессы в одиночку, и, лишенный необходимости оглядываться на своих коллег по Госсовету, он не скрывал своего разочарования, подтвердив, что на нынешнем заседании республиками был сделан шаг назад от Союза. В конце концов, у него больше не оставалось других союзников, кроме общественного мнения того, что уже перестало быть государством, но еще, безусловно, оставалось единой страной.
День рождения «шоковой терапии»Вторая часть заседания была посвящена подготовке к началу экономической реформы в России. О планах российского руководства Горбачев попросил рассказать Б. Ельцина. Тот сообщил о намерении «освободить», начиная с 16 декабря, цены на основные товары, за исключением энергоносителей и отдельных продовольственных товаров, включая водку.
Началось обсуждение.
Предполагаемый рост цен в сочетании с такими легко прогнозируемыми проблемами структурной перестройки экономики, как массовая безработица, должен был, по подсчетам специалистов из команды Гайдара, привести к снижению жизненного уровня в стране в целом на одну треть. Для общества с полуразрушенной экономикой, значительная часть которого и без того балансировала на грани выживания, это могло означать уже не экономическое бедствие, а социальную катастрофу.
– Мы считаем, другого выхода нет, – решительно сказал Ельцин. – Главное – удержать людей от выхода на улицу, хотя, может быть, не везде это удастся.
Руководители республик понимали, что разведший пары локомотив российской реформы уже практически невозможно остановить. В то же время для большинства из них – особенно для среднеазиатских республик – свободные цены в России при их зависимости от российской нефти и рубля означали смертельную угрозу. Не оспаривая намерений россиян, лидеры республик просили лишь с учетом их неподготовленности к такому потрясению отсрочить начало реформы – это дало бы им дополнительное время для выработки мер защиты населения.
Горбачев был доволен тем, что свел российского президента лицом к лицу со сложной и противоречивой реальностью огромной страны, но удержался от того, чтобы взять сторону других республик:
– Страховочные шаги нужны, однако затягивать дело тоже нельзя. Делайте, что сможете, но только ради Бога, делайте хоть что-нибудь!
Для экспертной оценки последствий шагов российского правительства на заседание был приглашен Григорий Явлинский – автор программы «500 дней», поддержанной двумя президентами, но впоследствии принесенной в жертву Горбачевым под совместным нажимом правительства Рыжкова и общесоюзного парламента. Сейчас основные идеи этой программы, но только в значительно ухудшившемся экономическом контексте, самым безжалостным для населения образом готовилась проводить в жизнь подобранная Ельциным молодежная команда сторонников «шоковой терапии».
Использовав весь свой опыт политической и аппаратной дипломатии, Явлинский обрисовал удручающую перспективу разваливающейся экономики, с тяжелейшим спадом производства и социальными потрясениями.
– Можно ли еще успеть выпустить парашют? – спросил его Горбачев.
– Для этого надо было бы догнать того, кто уже летит вниз, и надеть парашют на него, – ответил Явлинский.
Горбачев и теперь остался верен своей роли искателя компромиссов. Он поддержал решение российского президента ускорить реформу: «Если ее не делать, дальше все равно банкротство». Попросил еще раз продумать сроки и последовательность ее этапов и предостерег от злорадства по поводу возможной неудачи правительства Ельцина.
– Сорвется реформа в России – она умрет во всем Советском Союзе. Вот почему неправы те, кто говорит про себя: пусть Ельцин сломает себе голову.
Под занавес заседания он огласил телеграмму, только что пришедшую от азербайджанского лидера Муталибова. Тот обращался к Госсовету с просьбой принять срочные меры, чтобы защитить его республику от «агрессии со стороны Армении». Телеграмма позволяла Горбачеву хотя бы задним числом подчеркнуть свою роль в межреспубликанских отношениях. Получив коллективный мандат от членов Госсовета, Горбачев связался с президентами Армении и Азербайджана по телефону и пригласил их приехать через день в Москву для обсуждения обострившейся обстановки.
Закончилось заседание еще одной, быть может последней, попыткой союзных республик отстоять свои права перед «старшим братом» – Россией. Как выяснилось, под горячую руку, хотя, может быть, и с холодной головой, при тотальной «национализации» предприятий и учреждений, размещенных на территории России, были переведены под российскую юрисдикцию печатающие деньги фабрики Гознака.
Защищаясь от упреков в «самозахвате» этих стратегических объектов, обслуживающих весь пока что весь еще не ликвидированный Союз, Ельцин сослался на то, что Россия берет под свою опеку лишь их «материальную часть» и вопросы социального обеспечения рабочих, но при этом будет исправно выполнять заказы союзного Госбанка. Его аргументы никого не убедили. Отступая перед дружным возмущением руководителей республик, насупившийся Ельцин согласился временно оставить «денежное производство» в руках союзного центра.
