Гари Маркус - Несовершенный человек. Случайность эволюции мозга и ее последствия.

Потом, как это часто практикуют социальные психологи, я перевернул все с головы на ноги: «Исследование, которое вы читали в первой части эксперимента, было фальшивкой. Исследователи, якобы изучавшие тушение пожаров, на самом деле переиначили данные! Я хочу знать одно: что вы думаете на самом деле – действительно ли тушение пожаров связано со склонностью к риску?»

Даже после того, как я сказал людям, что первоначальное исследование было полной ерундой, люди из тех подгрупп, где была возможность порассуждать (и дать свои объяснения), продолжали верить в то, что прочли раньше. Короче говоря, если вы дадите кому-то некоторый шанс описать причины верить во что-то, они примут на веру то, что вы им предложите, даже если их первоначальные свидетельства будут полностью опровергнуты. Рациональный человек, если он существует, будет верить в правду, неизменно двигаясь от правильной посылки к правильному выводу. Иррациональный человек, кустарный продукт эволюции, каковым он и является, обычно двигается в противоположном направлении, начиная с вывода, а затем уже выискивая причины верить в него.

С моей точки зрения, убеждения складываются из трех фундаментальных компонентов: способности запоминать (представления бесполезны, если они приходят и уходят, не задерживаясь в голове), способности делать умозаключения (выводить новые факты из старых, как это только что было показано) и способности – как это ни странно – воспринимать.

Внешне восприятие и убеждения могут казаться не связанными друг с другом. Восприятие касается того, что мы видим, слышим, ощущаем на вкус, обоняем, чувствуем, тогда как убеждения – это то, о чем мы знаем – или полагаем, что знаем. Но с точки зрения эволюционной истории эти два понятия не такие разные, как это может показаться. Самый очевидный путь к убеждениям – это видеть что-то. Когда Ари, золотистый ретривер моей жены, машет хвостом, я верю, что он счастлив. Почта отправляется в щель почтового ящика, и я верю, что корреспонденция будет доставлена. Или как это сформулировал Чико Маркс: «Кому вы поверите, мне или собственным глазам?»

Беда, когда мы начинаем верить в то, чего не можем увидеть. И в современном мире очень многое, во что мы верим, нельзя просто увидеть. Наши возможности получать новые представления опосредованно – от друзей, учителей, из средств массовой информации, а не из личного опыта – позволяют людям создавать культуру и технологии невероятной сложности. Мой клыкастый друг Ари познает то, что он познает, преимущественно методом проб и ошибок. Я узнаю то, что узнаю, преимущественно из книг, журналов и Интернета. Я могу выразить некоторый скептицизм по поводу того, что читаю. (Правда ли, что журналист Сеймур Херш располагает серьезными анонимными источниками? Действительно ли кинообозреватель Энтони Лэйн видел фильм «Клерки II»?) Но обычно, к добру или не к добру, я склонен верить в то, что читаю, и узнаю многое именно из СМИ. Ари (тоже к добру или не к добру) знает только то, что видит, слышит, чувствует, пробует на вкус, нюхает.

В начале 1990-х психолог Даниэль Гилберт, теперь уже хорошо известный своими работами о счастье, проверял теорию, которая восходит к философу XVII века Баруху де Спинозе. Идея Спинозы состояла в том, что «вся информация [изначально] принимается в процессе ее осмысления и… ложная информация… отвергается [только позже]». В качестве проверки гипотезы Спинозы Гилберт представил испытуемым правдивые и ложные высказывания – временами прерывая и отвлекая их (для того, чтобы нажать кнопку). Как и предвидел Спиноза, перерывы повышали шанс, что испытуемые поверят в ложное утверждение[20]; другие исследования показали, что люди с большей вероятностью принимают ложь, если их отвлекают или дают им меньше времени. При прочих равных условиях мы автоматически верим в идеи, с которыми сталкиваемся.

Эта разница в порядке (между тем, что мы слышим, принимаем и оцениваем, в сравнении с тем, что мы слышим, оцениваем и принимаем) поначалу может показаться тривиальной, но из нее вытекают серьезные последствия. Возьмем, например, недавно обсуждавшийся на еженедельной радиопередаче Иры Гласс сериал «Эта американская жизнь». Профессиональный политик, ведущий кандидат в лидеры демократической партии штата Нью-Хэмпшир, обвинен в хранении большого количества детской порнографии. Несмотря на то что обвиняющий его представитель штата от республиканской партии не предлагает доказательств, опороченный кандидат вынужден отступиться, естественно, его политическая картина разрушена. Двухмесячное расследование в итоге не приводит к появлению доказательств. Но ущерб нанесен – хотя наше законодательство строится на презумпции невиновности, наше сознание – нет.

На самом деле, как каждый юрист знает интуитивно, один лишь вопрос о какой-то возможности может увеличить шанс, что кто-то поверит в это. («Правда ли то, что вы читали порнографические журналы в возрасте двенадцати лет?» – «Вопрос отклоняется, как не имеющий отношения к делу».) Как показали эксперименты, простого выслушивания чего-то в форме вопроса – а не утверждения – часто уже достаточно для того, чтобы повлиять на представления.

Почему люди так часто некритично воспринимают то, что они слышат? Дело в характере эволюции представлений: из механизма, который сначала обслуживал восприятие. А в восприятии высокий процент того, что мы видим, – правда (по крайней мере так было до эры телевидения и фотошопа). Когда мы видим что-то, обычно вполне можно верить этому. Цикл формирования представлений работает подобным образом – мы собираем элементы информации прямо, посредством наших чувств, или (возможно, чаще) косвенно, через язык и коммуникации. В любом случае мы склонны сразу же поверить в это и только потом задумываемся, достоверно ли это, если это вообще происходит.

Проблема распространения подхода «сначала стреляй, вопросы – потом» на наши представления состоит в том, что мир лингвистический внушает куда меньше доверия, чем мир визуальный. Если нечто выглядит, как утка, и крякает, как утка, мы имеем право считать, что это утка. Но если какой-то парень в плаще скажет нам, что хочет продать нам утку, это уже другая история. Особенно в наше время блогов, фокус-групп и черного пиара язык не всегда является надежным источником правды. В идеальном мире основная логика восприятия (собрать информацию, предположительно правдивую, а затем оценить ее, если есть время) должна быть заменена ясными представлениями в словесной форме. Но вместо этого, как обычно бывает, эволюция избрала ленивый выход, надстроив новые технологии поверх убеждений, с непредсказуемыми последствиями. Наша склонность принимать на веру то, что мы слышим и читаем, без нужной доли скептицизма, всего лишь одно из последствий.

Йоги Берра однажды пошутил, что бейсбол на 90% – игра наполовину умственная; я говорю, что 90% наших убеждений наполовину сырые. Наши представления засоряются капризами памяти, эмоциями, причудами системы восприятия, что должно быть полностью исключено. Я не говорю уже о системе логических умозаключений, которая в начале XXI века пока еще даже не вылупилась из яйца.

Словарь определяет акт веры и как «восприятие чего-то как правды», и как «представление о существовании чего-то, особенно когда нет абсолютных доказательств». Так что же подразумевают вера, представления, убеждения – то, что мы знаем как правду, или то, что мы хотим считать правдой? Часто представителям нашего вида трудно признать, что эта разница – явное напоминание о нашем происхождении.

Эволюционировавшие из созданий, которые часто были вынуждены действовать, а не думать, гомо сапиенс так и не создали должной системы для отслеживания того, что мы знаем и как мы пришли к этому знанию, не зависящей от того, что мы просто хотели бы знать.  

4

Выбор

Человек порой ведет себя так, словно у него внутри двое – один хочет иметь чистые легкие и долго жить, другой обожает табак; один любит совершенствовать себя, читая Адама Смита о самообладании (в «Теории нравственных чувств»), а другой охотнее посмотрит старый фильм по телевизору. Эти двое постоянно соревнуются друг с другом.

В поздние 1960-е и ранние 1970-е, когда все сходили с ума от телешоу «Откровенная камера» (предшественник YouTube, реалити-шоу и передач наподобие «Самые смешные домашние видеофильмы»), психолог Уолтер Мишел предложил четырехлетним детям выбор: либо один зефир сейчас, либо два, когда он вернется, если они готовы подождать. После этого он оставлял детей в одиночестве, наедине с зефиром, не сказав, когда вернется, а скрытая камера снимала происходящее. Некоторые дети съедали очень уж соблазнительный зефир, едва он выходил из комнаты. Но большинство детей хотели большего и прилагали усилия, чтобы дождаться его. Они пытались. Мучительно. И когда в комнате никого не было, их муки были очевидны. Дети делали все, что было в их силах, чтобы отвлечься от искушения взять зефир, лежащий перед ними: они разговаривали сами с собой, раскачивались, закрывали глаза, садились себе на руки – такие стратегии с успехом могут применять и некоторые взрослые. Несмотря на все это, для половины детей 15-20 минут ожидания, пока вернется Мишел, оказывались слишком долгими.