Джон Пауэлл - Как устоять в любви
В пробуждении к жизни в момент жизненного пика люди всегда переживают драматические изменения, так как начавшиеся между ними новые отношения требуют все новой глубины и интенсивности. Возникает совершенно новая перспектива, в которой каждый видит другого.
Позвольте мне теперь поделиться моим собственным опытом такого рода. Около пяти лет назад врачи сообщили нашей семье, что наша уже пожилая мать, по всей вероятности, больна раком печени, который уже неоперабелен, и что нам следует ждать ее кончины. Для подтверждения диагноза врачи предложили небольшую диагностическую операцию, на которую мы согласились. Вечером накануне операции я в осторожной форме сказал матери о ее состоянии с тем, чтобы она могла встретить тайну смерти по-настоящему. Я сидел на краешке больничной койки, нервничал, но все же спросил, не хочет ли она исповедываться. В Католической Церкви члены семей священников обычно исповедываются и причащаются у какого-нибудь другого священника. Однако из-за того, что моя мать жестоко страдала от артрита, получилось так, что в последние годы я поневоле стал ее духовником, и случилось это лет за десять до описываемого здесь.
Я также должен сказать, что был младшим из трех детей моей матери, ее "маленьким". И я всегда чувствовал это слово в ее голосе, когда она говорила со мной, и в выражении ее лица, когда она видела меня. За одним лишь исключением – когда она произносила свои "ангельские" исповеди. В этот момент я становился для нее "отцом", "батюшкой". В этот момент она совершенно менялась в результате своей веры в меня, как представителя Бога. Из ее голоса совершенно исчезали малейшие нотки обращения к "маленькому".
Итак, вечером накануне операции я услышал то, что могло быть, как я тогда думал, ее последней исповедью, и как всегда это было так свято, что для меня это было уроком скромности и самоуничижения. В заключение я как всегда сказал ей, что я передаю Богу ее раскаяние, а ей Божественное прощение. В меру моих способностей быть и с ней, и с Богом, я чувствовал также, что должен передать ей некую Божественную весть, что-то такое, что Бог хотел бы сказать ей в этот момент, когда она готовилась предстать лицом к лицу со смертью. Я сказал: "Спасибо тебе. Спасибо тебе за все ночи, которые ты провела у постели больных детей, за все безмолвные молитвы, которые ты возносила о них, за все чашки холодной воды, которые ты терпеливо подавала, за одежду, которую ты шила и латала, за все бутерброды, которые ты готовила и завертывала в вощеную бумагу. Спасибо за все, что ты..." Она слушала внимательно и почти покорно, ведь я был ее "отец".
После разрешительной молитвы я опять стал ее ребенком. Она нежно обняла мою голову и нежно положила ее на свое плечо. Затем она приблизила губы к моему уху: "Джон, – сказала она, – не печалься обо мне. Если это произойдет не завтра утром, то в какое-нибудь другое утро, если не в этом году, то в каком-нибудь другом году. Да и папа уж так давно ждет меня. Я уже и сейчас вполне готова повстречаться с ним. А ты, ты призван к прекрасной жизни для Бога и для людей, которым ты служишь. Если ты будешь слишком печалиться обо мне, это будет отвлекать твой ум и твое сердце от твоей работы. Не позволяй этого, не печалься обо мне. Помни, если это случится не завтра утром, это случится в какое-нибудь другое утро, и если не в этом году, так в следующем. Не печалься обо мне". И она поцеловала меня.
Все было похоже на то, что я переживал после смерти отца. Я снова и снова принимался плакать и не мог ничего сказать. Но на этот раз причина моих слез была в другом. В этот момент я вдруг узнал свою мать так глубоко, как никогда не знал до сих пор, – в момент, когда она смело выходила навстречу смерти, в момент, когда люди становятся обычно такими, какие именно они и есть на самом деле, ни больше, ни меньше.
Но вот все осталось позади. На этот раз Бог еще не призвал ее к другой жизни. Утром хирург, улыбаясь, вышел из операционной и сказал нам, что подозреваемая опухоль не обнаружена, и что причины плохого самочувствия матери будут легко устранены. Он сказал, что мы вскоре сможем увидеть ее в послеоперационном отделении больницы. Когда мы вошли в палату, то застали мать в сознании, хотя состояние ее было несколько эксцентричным. Сестра хотела причесать ей волосы, спадавшие на лоб, но мать была недовольна тем, что расческа касалась ее головы. Она даже стала выражать недовольство тем, что в ее палате нет телевизора. Казалось ничто, даже известие о ее скором выздоровлении не радовало ее. Я стоял в стороне и улыбался. "Вперед, старушка, вперед, – говорило мое сердце, – это пройдет. Твое сознание сейчас слегка затуманено, и тело перенесло операцию. Впереди жизнь с ее повседневными заботами и трудностями. Но есть большая разница. Прошлым вечером я узнал тебя. Я знаю, что живет за всеми этими словами, которые ты говоришь. Я знаю, что живет за тем временным поверхностным недовольством, которому ты не придаешь по-настоящему значения, – я знаю тебя. И я теперь всегда буду знать о тебе нечто такое, что будет делать все это недовольство и ворчание ничего не значащими. И однажды, когда ты действительно уйдешь, чтобы быть с Богом и с папой, я буду больше всего вспоминать то, что ты сказала мне вчера вечером, о чем ты тогда думала".
Как поется в одной песне: "Чтобы сказать о любви, нужно всего лишь мгновение..." Я не знаю, насколько точно я запомнил слова этой песенки, но я совершенно уверен, что глубина и продолжительность отношений любви будет зависеть от этих случайных мгновений, от этих встреч души с душой, которые я называю "жизненными пиками".
В состоянии конфликта
То, что я рассказал о своей матери, – приятный рассказ с приятным концом. Он, пожалуй, может создать неправильное впечатление, что диалог всегда протекает легко и неизменно заканчивается счастливым "жизненным пиком", после которого люди живут в счастье и довольстве. Это, конечно, не так. Не следует представлять себе диалог как болеутоляющую таблетку аспирина, а "жизненные пики" как молодое вино, которое, перебродив, обязательно станет прекрасным напитком. Решение стать на путь самораскрытия в диалоге может потребовать от вас всей смелости и веры в то, что вы готовы произвести смотр всему тому, что живет в вас. Каждый человек больше всего боится быть до конца узнанным, раскрытым и в результате отвергнутым. Это наиболее универсальный страх, свойственный всем. Я подозреваю, что очень многие люди не слышат приглашения к диалогу, они отказываются обратиться к его благой вести, призывающей к поиску единства, а не счастья именно из-за этого страха. Мы все знаем, что это рискованно. Непонимание и отвержение ранит в любом месте, чего бы оно ни касалось. Есть и более глубокая причина: если я позволю выйти на поверхность тем чувствам, которые копошатся где-то в глубине моего "я", то вполне вероятно, что я утрачу само-уважение, само-принятие, в которых я так неизменно нуждаюсь. Гораздо легче участвовать в дискуссии, дискутировать проблему, так как я в этом случае всегда могу изменить свое мнение. И гораздо труднее обнаруживать свои чувства, потому что я каким-то образом инстинктивно знаю о том, что я тем самым раскрою то, чем я в действительности живу. Гораздо легче дать вам коробку конфет или коробку сигар, чем отдать вам себя самого в состоянии полной открытости. Нет никакого риска в том, что я даю вам коробку конфет, но когда я отдаю вам самого себя, то я отдаю себя целиком на милость вашего понимания и желания принять меня таким, какой я есть. Гораздо легче быть страшно деловым, делая миллионы вещей для вас, чем спокойно сесть рядом с вами и правдиво поговорить о себе, о том, каков я на самом деле, что я в действительности чувствую по отношению к вам, поговорить о себе, о вас, о нашем прошлом, настоящем и будущем. Ведь в том-то все и дело, что пока я не приношу вам этого дара, я не даю вам ничего. И нет никакого другого секрета, чтобы сохранить любовь и возрасти в ней.
Лучше один раз увидеть...
Если бы я мог сделать фильм о следующем совершенно правдивом случае, то он лучше всяких слов смог бы передать то, что я хочу сказать. Молодая пара подошла к точке развода. Муж, в целом очень хороший и благонамеренный человек, имел "слабость", которая беспокоила его с юности, но которую он тщательно скрывал как от своей жены, так и вообще от кого бы то ни было... вплоть до того вечера, когда он был арестован за свою "слабость", и все всплыло наружу.
В течение нескольких дней, последовавших за арестом, молодая жена и мать размышляла над сложившейся ситуацией и о том, что делать дальше. В конце концов она решила, что сложившаяся ситуация ей не по силам и что надо подать на развод. Она говорила, что она не может жить в состоянии полной неуверенности в будущем. Однако ее адвокат просил отсрочить ее бракоразводный процесс, поскольку, как он убеждал ее, возвращение ее мужа к нормальной жизни в гораздо большей мере зависит от ее способности принять его с пониманием и любовью, чем от каких-либо других человеческих действий и каких-либо форм терапии. Она согласилась попробовать. Однако на протяжении последующих трех месяцев те же самые проблемы возникали вновь и вновь, хотя дело и не доходило до арестов. За это время она приняла окончательное решение – только развод.
