Дмитрий соколов - Виткины байки
К теме ревности, впрочем, это не очень относится, но я почувствовал сильный перегиб палки. Я полночи сжигал всю траву (марихуану), которая росла в моем саду (пришел Емеля и стоял в дыму, и было ему хорошо). А на первый утренний автобус выгнал из дома всю братию (вместе с Павликом). Витке я запретил курить траву на полгода.
А на следующий день опять стал делать всё, что она хотела.
Боже мой! – говорят мне многие – как это нормально! Она не хочет видеть, как ты еще с кем-то трахаешься! И это так сильно, что она готова отказаться и от своего кайфа, и от тебя самого, лишь бы только не знать и не видеть!
Я вроде бы понимаю. Я раньше не думал, что это так сильно. Мне немножко трудно понять это – может быть, примерно так, как Мюнгхаузену трудно было понять, что никому не нужно 32 мая. Особенно его Марте – ей было куда как важнее расписаться с ним.
Эта аналогия с Горинской историей про Мюнгхаузена и Марту вообще очень далеко идущая – вспомните историю про Парад Пороков: и Витка, и Марта, добившись своего (росписи, семьи), это бросают – или во всяком случае, разыгрывают очень сильные и реальные представления, что бросают. При всех наших ссорах я никогда не бегал в ЗАГС разводиться; а Витка это уже делала. То есть этот сюжет – он пожёстче и похитрее того простого, что женщина борется за верность и семью: тогда бы не было Павлика, уходов и еще многих деталей. Такие женщины бывают, мне рассказывали, но Витка не из их числа. Марта в моей любимой пьесе завоевывает Мюнгхаузена, перековывает его по-своему (причем так сильно, что ему самому это кажется самоубийством), а потом бросает, потому что он ей такой не нужен.
Дзэнский учитель мог бы сделать такое, но не вслепую, и осознавая определенную “позитивную программу”. Там считается, что отнять меч у воина и хлеб у голодного – это допустимый способ разорвать привязанность, которая порабощает человеческую душу. Аналогия с дзэн, если она не полностью притянута за уши, – это моя единственная на сегодня попытка найти в этом сюжете что-то радостное.
“Наверное, я опять предам тебя, Карл”, – говорит Марта, и эти слова я хотел поставить эпиграфом к этой главе. Выбрал другой, посмешнее.
Освобождение (рассказ Витки)
Мюнхгаузен . Господа! Я пригласил вас сюда, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие… Я решил воскреснуть!
Следующий месяц после мистерии с Анечкой был похож на ад. Я не могла простить Митю, у меня всё время всё болело. Я ненавидела его и ненавидела себя за то, что всё это допустила. Я всё время думала, как же так, что же мы сделали, что любовь разрушена, короче, занималась самоедством по полной программе. Я пыталась отвлекаться, но не могла.
И вот спустя месяц мы решили с Митькой поехать в Ялту. С Ялтой рядышком Симеиз, в котором в это время работала моя подружка Лилия. Я поехала искать ее там (мне необходим был близкий человек, а она была самым-самым), но не нашла. Это было еще одним показателем того, что я не в себе. Между тем, мне везде мерещилась Анечка – а я знала, что она сейчас со своим мужем где-то здесь в Крыму. Я ходила по Симеизу и представляла себе, как я ее встречу. Я пыталась найти способ всё это закончить. Но ничего не получалось, я ходила больная, мешки под глазами, лица нет.
Потом мы уехали из Ялты, вернулись домой, а еще через несколько дней я опять поехала в Симеиз, одна. Там я нашла-таки свою подругу, а еще встретила пару старых знакомых. Очень экстравагантные ребята, увлекавшиеся индуизмом; они стояли с палаткой в горах над Симеизом, и пригласили меня к себе. В это время у них явно были те же проблемы, что и у нас с Митькой: его интересовали другие женщины, и он тупо к ним стремился, а ей говорил – хочешь жить со мной, тогда разделяй мой образ жизни. Я не хотела играть для них роль Анечки, хотя это явно началось: он ко мне проявлял интерес, а она начала конкретно меня ревновать, хотя мы с ним даже не поцеловались ни разу, просто были рады друг другу.
Они мне говорят: «Виточка, что с тобой происходит? Эй, девочка, ты что, заживо умираешь? Приди в себя!» Я говорю: «Ребята, сил нету. Поделитесь энергией! Сделайте что-нибудь! По-мо-ги-те!» Потому что мне уже просто не хотелось жить от боли.
Я пошла спать с ними, в их лежбище, но не стала спать с ними в палатке, потому что разыгрались эти сцены ревности, и вместо этого я всю ночь сидела у костра. А перед этим, поздно вечером, я поломала их фонарик, какой-то супер-дорогой, чтобы они вместе, наорав на меня, объединились. То есть я это поняла сразу же, как только поломала, еще когда батарейки падали во тьму.
В этот вечер я нарушила запрет, который мне месяц назад поставил Митя: не курить траву. Ребята мне сказали: что за детский сад, почему ты позволяешь какому-то мужику решать, что тебе делать, а что нет? И я подумала: ёклмн, как велико влияние моего мужа на меня! Он мной вертит как хочет, он делает что хочет, устраивает всякие дурацкие игры, а я его слушаю. Ни х…я себе! Всё! Всё! И я покурила травы (еще до того, как мы поднялись в горы), и мне было очень хорошо, меня пёрло всю ночь.
Я загадала тогда, что если я не сомкну глаз до утра, если я буду думать о своей жизни всю ночь, то Господь простит мне убитую собаку. Я сидела у костра и пекла для ребят картошку. Уже под утро я пошла в гору и попала в какую-то бетонную траншею, и каждый шаг по ней был для меня шагом осознавания. Я делала один шаг, осознавала что происходит, а если я не понимала, то садилась, чтобы до конца осознать, что и почему приходит ко мне в голову и что это значит.
Я поняла, что путь, который я выбрала со своим мужем, полон и будет полон преград, трудностей. Я поняла, что я очень зависима от него и поэтому хочу его смерти, ухода из моей жизни. Я каялась и просила прощения у Пирата, собаки, которую я убила. Я прочувствовала свою детскость, лень, наивность (когда я столкнулась с этим, я стала отжиматься от земли). Я прочувствовала иллюзорность всего в этой жизни, что всё что угодно можно для себя придумать, так или иначе рассказать. В этом путешествии я взяла на себя ответственность за свою жизнь. Я почувствовала, что это только моя жизнь, я выделила себя из мира. Впервые я направленно трудилась – именно трудилась – ради осознавания своей жизни.
В какой-то момент на моей дороге стал огромный камень – он перегородил всю траншею, перелезть через него было невозможно, и по бокам были колючки. Я поняла, что мне нужно пройти дальше, я уже близко к концу пути, и я стала протискиваться под ним, и наконец сумела пробраться. Скоро потом я уже вышла из траншеи, там были виноградники, я поела винограда и пришла будить ребят. Они встали, не стали есть ничего из того, что я им приготовила, и уехали. Тогда я их видела в последний раз в моей жизни.
…
Когда ребята ушли, я собрала из костра печеную картошку и тоже стала собираться. Я пошла вниз на встречу с одним парнем, который вчера занял у меня пять гривен. Причем денег у него было много, просто, по-моему, нечем было разменять, и он попросил у меня эту пятерку, а потом сказал, что сейчас даст мне двадцатку, чтобы я отдала сдачу завтра возле его машины. Я еще подумала, что он просто хочет встретиться со мной, и сказала, что мы можем встретиться по-любому, и не нужно придумывать денежный предлог. Так что двадцатку я не взяла. Но мы все равно договорились, что он отдаст мне пять гривен завтра у своей машины, которая стояла у автовокзала. И я пошла туда.
По дороге за мной увязался веселый маленький пес. И это было знаком, что всё происходит правильно, что меня простили за собаку.
Проходя по улице, ведущей к автовокзалу, я вспомнила, что в прошлый раз в Симеизе на этой улице я представляла себе, как встречу Анечку. И вдруг я слышу голоса и понимаю, что она идет по улице со своим мужем прямо передо мной. Я просто офигела! И они как раз выясняют отношения. Он ей говорит: «Ну тогда зачем я тебе нужен?» То есть они как раз обсуждают эти ее попрыгуньи дела, что она ездит одна по Крыму и трахается, а он, бедолага, сидит ее где-то ждет.
И это был единственный раз в моей жизни, когда я теряю дар речи. Я делаю два шага, заглядываю им в лицо – это правда они. Анечка видит меня и говорит: «Ой, Витка!» – своим совершенно детским таким невинным голосом, – «ой, Витка, привет, а где Митька, вот, Славик, познакомься, это Витка, помнишь, я тебе рассказывала…» Славик смотрит на меня свершено отрешенно, я ему нафиг не нужна сейчас. Анечка повторяет: «А где Митя?» А я не могу слова вымолвить, вот это ощущение, когда всё с телом нормально, а слова сказать не можешь – это, конечно, нечто. Наконец я выдавливаю из себя: «Аня, мне надо с тобой поговорить!» Она говорит: «Ой, я не могу, мы сейчас через полчаса встречаемся с ребятами на автовокзале, сейчас должны зайти за рюкзаком, а потом уезжаем с ними, чтобы подняться на Ай-Петри». Я говорю: «Аня, вот сколько у тебя времени есть, столько давай и поговорим, потому что мне надо, конкретно». Она понимает серьезность моих намерений и отправляет своего Славу за рюкзаком.
