Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58)
Хорошо известно, какое важное значение придается у Фрейда, начиная с первых описанных им случаев, влечению куничтожению, разрушению — влечению, направленному против ближнего, себе подобного и обращенному, как раз по этой причине, на самого субъекта. Также хорошо известно, какое множество других элементов оказывается здесь затронуто. Я имею в виду элементы регрессии, той произошедшей в ходе либидинального развития фиксации, которая далеко не так проста, как пытаются нам доказать на примере пресловутой связи садистского и анального — связи, которая мало того, что не проста, но так до сих пор и не прояснена до конца.
Короче говоря, тот факт, что подобное направление лечения приносит все-таки свои плоды, следует осмыслить в перспективе более широкого представления о том, что же именно в процессе лечения происходит. Я не утверждаю, что сказанного мною в этом отношении вполне достаточно, но оно позволяет, по крайней мере, упорядочить те регистры, в которых происходящее можно было бы на самом деле рассматривать. Здесь, в точке (SO«), располагается для нас то, что является, в сущности, одной из деталей экономического устроения одержимого неврозом навязчивости субъекта, — та роль, которую играет для него в определенный момент идентификация с другим — другим, представляющим собой маленькое а, другим воображаемым. Это один из способов, которым субъекту удается, худо-бедно, добиться в экономии своего невроза некоторого равновесия.
Потакать в этом субъекту, дать добро на постоянно проявляющуюся в истории больного неврозом навязчивости связь с другим как инстанцией, с которой он, как невротик, в случае с нашим автором себя идентифицирует, на которую он, словно в некоем сне, опирается, санкционировать этот механизм, представляющий собоймеханизм защиты, который встраивается субъектом, чтобы уравновесить неустойчивость своих отношений с желанием большого Другого, — да, это может определенный терапевтический эффект дать, но эффект этот, увы, будет далеко не единственным.
Следя за работами нашего автора, мы убеждаемся, что пациентов своих он все более ориентирует в направлении, где главное значение приобретает то, что он называет занятой по отношению к объекту дистанцией, и что сводится, в конечном счете, к выработке фантазма, фантазма фаллоса — причем не просто фаллоса, а фаллосах, являющегося частью воображаемого тела самого аналитика. Воображаемая опора на себе подобного, на гомосексуального другого, воплощается, материализуется в опыте, который подается нам как сравнимый с опытом католического причастия, с поглощением облатки.
Фантазм развивается здесь на наших глазах все в том же, прежнем направлении, но заходит в своем развитии куда дальше. Результаты развития налицо. То, о чем идет речь, легко прослеживается на нашей схеме. Связь, выраженная формулой (ЗОй) и имеющая место на уровне фантазма, то есть того первоначального фан-тазматического образования, которое позволило субъекту по отношению к своему желанию как-то устроиться и сориентироваться, переходит на уровень ответа на требование, то есть послания, сообщения. Не случайно появляется в наблюдениях над больным на этом этапе образ благожелательный, доброй матери, что дает автору повод говорить о создании детской формы женского сверх-Я. Санкционируя на уровне означаемого Другого, s(A), это выработанное субъектом фантазматическое построение, мы сводим всю сложность возникших у субъекта образований, именуемых в совокупности желанием, к требованию — требованию, артикулируемому напрямую в отношениях между субъектом и аналитиком.
"Άесли это принесет плоды?" — спросите вы. В самом деле — почему бы и нет? Разве нельзя представлять себе анализ именно так? На это я отвечу, что не только этого совершенно недостаточно, но что сам отчет автора о его наблюдениях говорит о том, что даже если подобная ориентация к чему-то в действительности приводит, результаты эти страшно далеки как от исцеления, на которое мы вправе рассчитывать, так и от пресловутого генитального удовлетворения, которое должно, якобы, в итоге иметь место. Разве не парадоксально видеть его проявления в том, что субъект позволяет любить себя своему аналитику? На самом деле факт этот свидетельствует о прямо противоположном. Субъективная редукция симптомов получена с помощью регрессивного процесса — регрессивного не только во временном, но и в топическом смысле, поскольку все, что имеет отношение к желанию, его производству и его организации, сводится здесь к плоскости требования. Этапы лечения, не поддающиеся интерпретации в смысле улучшения или нормализации отношений с другим, вычленяются резкими, принимающими различную форму вспышками, в том числе отреагированием.
В прошлом году, приводя свои наблюдения за субъектом с заметными перверсивными тенденциями, я вам пример такого отре-агирования продемонстрировал. Оно произошло, когда субъект через дверцу уборной на Елисейских Полях наблюдал за женщинами, собиравшимися помочиться, то есть в буквальном смысле заставал женщину в роли фаллоса. То была внезапная вспышка чего-то такого, что, оказавшись под влиянием требования исключено, вернулось в облике ни с чем в жизни субъекта не связанного поступка — поступка, принявшего форму компульсивного, принужденного отреагирования и обеспечившего предъявление означающего кактакового. Засвидетельствованы и другие формы — к примеру, парадоксальная, необъяснимая влюбленность, наблюдаемая у субъектов, не дающих, в принципе, никаких оснований подозревать их в скрытой, в том числе и от них самих, гомосексуальности. То, что в них есть гомосексуального, от них не отнимешь, и его ровно столько, сколько бывает его в той внезапной влюбленности в своего ближнего, которая представляет собой принудительное формирование отношений с маленьким а путем сведения их к требованию — тактику, которая подобным способом ведения анализа неизбежно диктуется. Перед нами чисто искусственный продукт психоаналитического вмешательства. Психоаналитическая практика настолько лишена на этом уровне элементарной чуткости и критичности, что комментарий становится просто излишен.
Вот почему, в частности, я хотел бы позаимствовать у нашего автора еще один пример — пример, который, как я уже говорил вам, всегда казался мне куда более интересным, показывая, какое направление здесь — при иной, отличной ориентации его анализа — работа с субъектом могла бы принять.
Речь идет о статье 1950 года, озаглавленной Терапевтические последствия осознания зависти к пенису в неврозе навязчивых состояний.
Отчет этот очень интересен, так как анализов подобных неврозов у женщин описано в литературе немного, а также потому, что он помогает представить себе в общих чертах проблему половой специфичности у невротиков. Те, кто склонны думать, будто субъекты выбирают ту или иную тропу невроза в зависимости от своего пола, убедятся в том, насколько структурные факторы, действующие в неврозе, оставляют мало места влиянию половой принадлежности в чисто биологическом смысле. По сути дела, здесь вновь налицо оказывается, и притом очень интересным образом, то пресловутое преобладание фаллического объекта, которое наблюдаем мы в неврозе навязчивых состояний у субъектов мужского пола.
Вот каким образом автор направление анализа себе представляет и формулирует.
"В попытке избавиться от страхов раннего детства женщина, так же как и невротик мужского пола, испытывает потребность идентифицировать себя путем регрессии с мужчиной, но если тот пользуется впоследствии этой идентификацией, чтобы преобразовать предмет детской любви в объект любви гениталь-ной, -
что строго соответствует отмеченному недавно мною по поводу парадокса идентификации с субъектом мужского пола, в данном случае с аналитиком, который, если следовать этой логике — вызывающей, по меньшей мере, сомнения — этот переход от объекта детской любви к объекту генитальной любви сам, собственной персоной, и обеспечивает, -
то она, женщина, поначалу опираясь на туже идентификацию, постепенно первоначальный объект оставляет и ориентируется на гетеросексуальную фиксацию — на этот раз на личности аналитика, производя впечатление способности к новой идентификации, теперь уже женского плана".
С поразительной двусмысленностью — от которой автору, впрочем, никуда не деться — здесь утверждается, что идентификация с аналитиком, черным по белому здесь прописанная, — с аналитиком, кстати сказать, мужского пола — уже сама по себе обеспечивает, кактаковая, доступ к генитальности. Это предполагается чем-то само собой разумеющимся. Не без предосторожности, так как радикальных улучшений в состоянии субъекта не отмечается.
По поводу идентификации с аналитиком автору не без некоторого смущения и даже с какой-то степенью удивления приходится констатировать, что она проходит два последовательных и различных этапа. Первый из них можно назвать конфликтным — это этап враждебных притязаний к мужчине. Затем, по мере того, как отношения эти, по выражению автора, смягчаются, возникают проблемы необычайно интересные. Необходимость связывать успех лечения с идентификацией вынуждает признать наличие женской идентификации с аналитиком, возможной, по мнению автора, в силу принципиальной двойственности, присущей личности аналитика. Объяснение это, конечно же, не из тех, что способны нас удовлетворить.
