Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)
Обе теории неврозов не являются общими, это средства, так сказать, местного значения. Они редуктивны и деструктивны. По любому поводу в них есть ответ: «Это не что иное, как…» Больному разъясняют, что его симптомы имеют такое-то и такое-то происхождение и являются не чем иным, как тем или этим. Было бы очень несправедливо всегда утверждать, что такая редукция в данном конкретном случае ошибочна; однако, будучи возведенной в ранг общего понимания сущности как больной, так и здоровой психики, редуктивная теория сама по себе невозможна. Ибо человеческая психика, будь она больной или здоровой, не может быть объяснена единственно путем редукции. Разумеется, Эрос присутствует всегда и везде, инстинкт власти определенно пронизывает все высоты и глубины психического; однако психическое есть не просто одно или другое или, если угодно, и то и другое вместе. Оно есть также то, что оно сделало или будет делать из них. Человек понят лишь наполовину, когда мы знаем, чем определяется его бытие. Если бы все объяснялось только этим, то человек мог бы с таким же успехом быть мертвым. Но как живущее создание он не понят, так как жизнь имеет не только Вчера, равно как и не объясняется сведением Сегодня к Вчера. Жизнь имеет также Завтра, и Сегодня становится понятным лишь тогда, когда мы оказываемся способными прибавить к нашему знанию то, что было вчера, и то, что будет Завтра. Это относится ко всем психологическим проявлениям жизни и даже к симптомам болезни. Дело в том, что симптомы невроза – это не только следствия имевших место однажды в прошлом причин, будь то «инфантильная сексуальность» или же «инфантильное побуждение к власти», но они суть также попытки некоторого нового синтеза жизни, следует добавить: безуспешные попытки, хотя при этом они остаются попытками, не лишенными внутренней ценности и смысла. Это – семена, не проросшие в силу неблагоприятных условий внутренней и внешней природы.
Читатель, несомненно, спросит: в чем же заключается ценность и смысл невроза, этого бесполезнейшего и ужаснейшего проклятия, посланного человечеству? Быть невротиком – что может быть хорошего в этом? Столько же, сколько в мухах и прочих паразитах, которых добрый Господь сотворил с тем, чтобы человек мог упражняться в полезной добродетели терпения. Насколько нелепа эта мысль с точки зрения естественной науки, настолько же она оправданна с точки зрения психологии, если мы вместо «нервные симптомы» скажем «паразиты». Даже Ницше, как никто другой, презиравший глупые и банальные мысли, не раз признавал, сколь многим он был обязан своей болезни. Я сам знал многих людей, которые свою полезность и оправданность своего существования связывали с неврозом, не дававшим им совершать те глупости, которые имели бы решающее значение в их жизни, и принуждавшим их к такому способу существования, когда развивались бы весьма ценные задатки. Последние оказались бы задушенными, если бы невроз железной рукой не ставил этих людей на соответствующее им место. Есть люди, которые лишь в бессознательном обладают пониманием смысла своей жизни и своего подлинного значения, а сознание их заполнено всем тем, что представляет для них ошибки и соблазн, уводящий их с правильного пути. С другими же все обстоит как раз наоборот, и здесь невроз имеет другое значение. В таких случаях показана полная редукция, недопустимая в вышеупомянутых случаях.
Здесь читатель может склониться к тому, чтобы в определенных случаях допустить возможность невроза в таком значении, однако все же будет готов отрицать наличие далеко идущей и полной смысла целесообразности этого заболевания в обычных, повседневных случаях. Что, например, ценного может иметь невроз в вышеупомянутом случае с астмой и истерическими приступами страха? Я допускаю, что ценность здесь не вполне очевидна, особенно если этот случай рассматривать с позиции редуктивной теории, т. е. с теневой стороны индивидуального развития.
Обе теории, обсуждавшиеся здесь, имеют, как мы видели, много общего: они безжалостно вскрывают все то, что принадлежит к теневой стороне человека. Это теории или, лучше сказать, гипотезы, которые объясняют нам, в чем состоит патогенный фактор. В соответствии с этим их интересуют не положительные ценности человека, а его отрицательные качества, которые проявляют себя в качестве расстройств.
«Ценность» есть некоторая возможность для выхода энергии. Но поскольку отрицательная ценность точно так же есть некоторая возможность для демонстрации энергии (что мы, например, четко можем наблюдать в случаях значительных проявлений невротической энергии), то она, по сути дела, тоже есть некоторая «ценность», но такая, которая делает возможными бесполезные и вредные демонстрации энергии. Дело в том, что энергия сама по себе не есть ни добро, ни зло, она ни полезна ни вредна, но индифферентна, так как все зависит от формы, в которую облачается энергия. Форма придает энергии ее качество. С другой стороны, однако, одна лишь форма без энергии точно так же нейтральна. Для получения действительной ценности необходимы и энергия, и ценностная форма. В неврозе психическая энергия[32] представлена, без сомнения, в неполноценной и непригодной форме. Обе редуктивные теории действуют, как растворители этой неполноценной формы. Здесь они оправдывают себя в качестве упомянутых выжигающих средств, с помощью которых мы получаем свободную, но нейтральную энергию. До сих пор господствовало допущение, что эта вновь приобретенная энергия оказывается в сознательном распоряжении пациента, так что он может применять ее по своему разумению. Поскольку при этом мыслилось, что эта энергия есть не что иное, как сила полового влечения, то речь шла о ее «сублимированном» применении с допущением того, что пациент с помощью анализа получает возможность «сублимировать» сексуальную энергию в некоторую другую форму, т. е. находить для нее некоторый несексуальный способ применения, например, занятие искусством или какой-либо еще благой или полезной деятельностью. Согласно этому взгляду, пациент имеет возможность произвольно или в соответствии со своей склонностью осуществить сублимацию своих инстинктивных сил.
Можно признать, что подобный взгляд имеет право на существование в той мере, в какой человек вообще в состоянии наметить линию своей жизни, которой ему следует придерживаться. Но мы знаем, что не существует такой человеческой дальновидности и жизненной мудрости, которая позволяла бы нам придать нашей жизни заранее намеченное направление, за исключением незначительных отрезков жизненного пути. Это справедливо, конечно, только в отношении «обычного» житейского типа, но не в случае «героического». Последний тип тоже существует, но, без сомнения, гораздо реже, чем первый. Здесь уже нельзя, конечно, сказать, что заданного направления в человеческой жизни нельзя предначертать, разве что на короткий отрезок. Героическое поведение безусловно, т. е. оно определяется судьбоносными решениями, и само решение двигаться в определенном направлении поддерживается и в случае вероятности печального конца. Ясно, что доктору приходится по большей части иметь дело с обычными людьми и гораздо реже с героями-добровольцами, но тогда, к сожалению, это в большинстве своем тот тип, чей показной героизм есть инфантильное утешение перед лицом более сильной судьбы или же напыщенность, которая призвана скрыть раздражающее чувство неполноценности. В этом всеподавляющем рутинном существовании, увы, мало таких необычных проявлений, которые считались бы здоровыми, и здесь для бесспорного героизма места весьма мало. Не то чтобы требование героизма вообще не стоит перед нами: напротив, самое раздражающее и тягостное состоит как раз в том, что банальная повседневность обращает к нашему терпению, нашей преданности, выдержке, самоотречению свои требования, которые надо выполнять лишь со смирением и без каких бы то ни было показных, героических жестов, для чего, однако, нужен героизм, хотя и неприметный внешне. Он лишен блеска, не вызывает похвал и постоянно стремится укрыться в повседневном одеянии. Таковы те требования, неисполнение которых приводит к неврозу. Чтобы уклониться от них, многие уже принимали смелые решения о своей жизни и реализовывали их, даже если в глазах большинства людей это выглядело большой ошибкой. Перед такой судьбой можно только склонить голову. Но, как я говорю, такие случаи редки; остальные же составляют подавляющее большинство. Для них направление их жизни не прямая, ясная линия; судьба предстает перед ними в запутанном виде и преисполненной различных возможностей, и все же лишь одна из этих многих возможностей есть их собственный и правильный путь. Кто мог бы, даже обладая всем доступным человеку знанием своего собственного характера, заранее предсказать ту самую единственную возможность? Многое, разумеется, может быть достигнуто напряжением воли, но, беря за образец судьбу некоторых личностей, обладающих особенно сильной волей, было бы в корне ошибочно любой ценой подвергнуть нашу собственную судьбу изменению волевым усилием. Наша воля есть функция, направляемая рефлексией, следовательно, она так или иначе зависит от качества нашей рефлексии. Такие размышления – если это вообще есть некоторые размышления – должны быть рациональными, т. е. соответствовать разуму. Однако разве кто-нибудь когда-нибудь доказал и разве может это быть кем-нибудь доказано, что жизнь и судьба согласуются с человеческим разумом, т. е. что они также рациональны? Напротив, мы не без оснований предполагаем, что они тоже иррациональны, иначе говоря, что они в конечном счете имеют свое основание также и по ту сторону человеческого разума. Иррациональность события демонстрирует себя в том, что мы называем случаем, который мы, разумеется, вынуждены отрицать, потому что мы ведь не можем в принципе представить себе какой-либо процесс, который не был бы каузально обусловлен, следовательно, такой процесс и не может быть для нас случайным[33]. На практике, однако, везде правит случай, и его очевидность настолько бьет в глаза, что мы могли бы с не меньшим успехом засунуть свою каузальную философию к себе в карман. Полнота жизни управляется законом и вместе с тем не закономерна, она рациональна и вместе с тем иррациональна. Поэтому разум и воля, укорененная в разуме, имеют силу лишь до определенной степени. Чем дальше мы движемся в направлении, избранном разумом, тем больше мы можем быть уверены, что тем самым исключаем иррациональную жизненную возможность, имеющую такое же право быть прожитой. Разумеется, способность определять направление своей жизни была весьма целесообразной для человека. Можно с полным правом утверждать, что достижение разумности есть величайшее завоевание человечества; тем не менее не сказано, что так должно или так будет продолжаться всегда. Страшная катастрофа Первой мировой войны перечеркнула расчеты даже наиболее оптимистически настроенных рационалистов в культуре. В 1913 г. Оствальд писал:
