Вильям Гирш - Гениальность и вырождение
Вы видите, как существенно отличны психические особенности такого человека от богатой, чувствительной души гениального художника. Если выдающийся, гениальный государственный деятель должен быть железным, то душа чувствующего художника должна быть из воска.
Подобно тому, как отдельные психические способности не могут быть резко разграничены, а постепенно переходят друг в друга, – мы находим также постепенный переход от дарования до творческого искусства, до способности к наблюдательной, делающей открытия, науке. Сюда принадлежат изобретатели в области техники, промышленности и науки. Им нужно сочетание фантазии с «индуктивной рассудочной деятельностью», как выразился Вундт. Деятельность их фантазии существенно различна от свободной творческой фантазии гениального художника. В то время как в фантазии художника произведение возникает свободно, без определённой, заранее предвидимой, преднамеренной цели, – фантазии изобретателя цель точно указана. Поэтому изобретателям логическое систематическое мышление не менее необходимо, чем фантазия, и мы имеем здесь дело с комбинацией обоих состояний или с переходом из одного состояния в другое.
Психологические условия творящего художника и учёного исследователя соприкасаются в некоторых пунктах, но это случается как раз там, где наука переходит в искусство и искусство становится наукой. Спекулятивная философия, разумеется, нуждается в творческой фантазии, но эта отрасль науки, которая у древних господствовала над всеми остальными ветвями знания, вряд ли ещё признаётся у нас теперь наукой, и действительно, Платон был скорее поэтом, чем представителем науки. С другой стороны, поэты, объективно изображающие своих героев на основании своих исследований и наблюдений, приближаются более к науке.
Если Юрген Бона Мейер говорит, что в науке гениальное может быть создано лишь при помощи творческой силы воображения, то он, вероятно, имел в виду умозрительные науки, теологию и философию. Но чем точнее становится наука, тем дальше она от фантазирования, или, правильнее говоря, чем менее наука фантазирует, тем она точнее и тем большее значение она приобретает. В самой точной науке, в математике, фантазированием можно будет достигнуть очень немногого. Фантазия не может решить уравнений или установить новые теоремы; фантазией ещё никто не открыл бактерий и не ставил медицинских диагнозов.
Мы видим, таким образом, что гениям в различных областях свойственны различнейшие психологические условия, что психические способности и качества, составляющие в одном случае сущность гениальности, в другом случае совершенно не вяжутся с гениальной деятельностью, и что мы поэтому не в состоянии установить определённых психологических особенностей, общих для всех гениев. Напрасен был бы наш труд, если бы мы пожелали отыскать подобные общие особенности между Паганини и Бисмарком, или между Моцартом и Наполеоном.
То, что в глазах человечества всегда связывало между собою всех гениев и что действительно создало это понятие, – была идея мистического, необъяснимого, сверхъестественного. Для того, кто ещё теперь занимает такую точку зрения, конечно не трудно связать с «гениальностью» определённое понятие. Но современная наука ограничивается объективным наблюдением и действительным познаванием.
После всего сказанного мы должны придти к убеждению, что со словом «гениальность» мы не можем связать определённого психологического понятия. Мы можем себе представить гениального поэта, композитора, виртуоза, полководца, учёного и т.д., но «гениальность» как таковая не имеет для нас значения. Это верно, что некоторые общие процессы встречаются у всех гениев, но они не характерны для гениальности, а наблюдаются и у всех остальных людей. Гениальная деятельность вообще по свойству никогда не бывает отличной от деятельности обыкновенного человека, а дело идёт всегда лишь о различных ступенях интенсивности общих психологических процессов. Каждую психологическую особенность, от её обычного проявления у среднего человека до феноменальной гениальности, мы находим на каждой ступеньке лестницы, в любой степени интенсивности, и никто не мог бы сказать, где граница обыденного и где начинается гениальность.
Для психолога, следовательно, каждый человек должен представлять собою species sui generis; психология не вправе делить людей на определенные классы и виды, как мы это делаем с растениями. Такой образ действия был бы не прогрессом, а регрессом науки.
Подобно тому как химик путём анализа различнейших веществ доказывает, что они составлены из одних и тех же основных веществ, называемых нами элементами, и что различие цельных веществ обусловливается лишь пропорционным различием элементов, – мы также знаем, что у всех людей дело идёт об одних и тех же психологических элементах, которые заставляют тех казаться столь различными лишь вследствие количественного различия своей наличности и своего состава. Настроения, фантазия, рассудочная деятельность, память, способность представления и соображения и т.д. – все это свойства, которые присущи каждому человеку и на которые разлагается психологическая деятельность каждого человека, будь это гений или обыкновенный смертный.
Что касается цели этих моих рассуждений и вытекающего отсюда вывода, то это выяснится в следующей главе. Психиатрия в последнее время очень много интересовалась гениальностью, и перед тем как приступить к этому предмету, я считал необходимым разузнать, что мы собственно должны понимать под словом «гениальность»: связано ли с ним какое–нибудь частное понятие, или же дело идёт лишь об общем обозначении не поддающихся определению явлений? Я полагаю, что мне в предыдущем удалось достаточно ясно высказать свой взгляд на этот вопрос.
ГЕНИАЛЬНОСТЬ И ПОМЕШАТЕЛЬСТВО
После того как мы пришли к убеждению, что со словом «гениальность» нельзя связать психологического понятия; что до сих пор ещё никому не посчастливилось и вряд ли кому когда–либо посчастливится дать гениальности точное определение; что так же трудно дать определение умопомешательству; что мы не в состоянии провести резкой границы между умственным здоровьем и умственным расстройством, — после всего этого желание сравнить между собой две неопределённые величины, наверное, покажется многим более чем странным. Но сравнение, пока оно основывается сравнением и пока мы осторожны в выводах из представляющихся нам фактов, нисколько не повредит делу, а, напротив, обогатит наши знания и, быть может, ближе приведёт нас к познанию истины.
Внутренняя связь между обоими явлениями, гениальностью и помешательством, чуялась уже в древности. Как известно, ещё Платон говорил о божественном безумии поэтов; Сенека влагает в уста Аристотеля слова: Nullum magnum ingenium sine mixtura dementia e fuit; Аристотель говорит далее: «А потому люди, отличавшиеся в философии, в политике, в поэзии, в искусствах все были меланхоликами». Цицерон говорит: Negat enim, sine furore, Democcritus, poetam magnum esse posse, quod idem dicit Plato. Гораций говорит об fmabilis insania , а Виланд о возвышенном помешательстве муз.
Что действительно и несомненно обще обоим явлениям – так это их сравнительная редкость и отличие от огромного большинства людей. Люди всегда склонны были приписывать всё необыкновенное и необъяснимое влиянию сверхъестественной силы, а потому полагали, что как выдающиеся умы, так и сошедшие с ума находились под непосредственным божественным влиянием или даже представляли часть Божества. В средние века душевнобольных считали одержимыми бесом, околдованными, в то время как людей с выдающимся умом считали святыми.
Но довольно часто случалось, что помешанных, страдавших религиозным бредом или соответственными галлюцинациями, принимали за святых, а выдающихся людей науки, боровшихся с глупостью и суеверием, считали орудием дьявола и сжигали, как еретиков. Таким образом, мы видим, что гениальность и умопомешательство как два необъяснимых явления и не поддающихся определению понятия перепутываются между собой в различные исторические эпохи согласно с данным мировоззрением.
После того как современная наука отрешилась от суеверия и стала на почву скептического, объективного наблюдения, произошёл полный переворот в сторону противоположного мировоззрения. В то время как прежде игре природы предоставлялась неограниченная свобода, выходившая далеко за границы, указанные незыблемыми естественными законами, — теперь стали втискивать деятельность природы в слишком тесные рамки. Нужно было подвести все явления под искусственно созданную схему; всё нужно было смерить, свесить и выразить в числах. Как бы не был благодатен такой метод исследования для некоторых отраслей науки, как ни процветали, благодаря ему, физика, химия и другие науки, но способ насильственного схематизирования должен был оказаться нецелесообразным для такой науки, как психология, в которой нам всё ещё приходится ограничиваться эмпирическими фактами и пользоваться при наших исследованиях только аналитическим, а не синтетическим методом.
