Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера
Эксперимент Милграма финансировался Национальным научным фондом. Деньги были получены в июне. Июль и август прошли под шипение и голубые искры разрядов. В сентябре, всего на третий месяц эксперимента, Милграм писал своим попечителям: «Еще недавно по наивности я гадал, найдется ли во всех Соединенных Штатах достаточно моральных уродов, которых злонамеренное правительство могло бы использовать как персонал в лагерях смерти вроде тех, что существовали в Германии. Теперь я начинаю думать, что полный комплект мог бы быть набран в одном Нью-Хейвене».
Только представьте себе, каково Милграму было делать такие открытия. Удавалось ли ему уснуть ночью? Не ощупывал ли он лица своих спящих детей — не такие уж мягкие: у дочки обнаруживались твердые скулы и мелкие белые зубки… Неужели обычные улицы Нью-Хейвена имеют освещенную и теневую стороны? Милграм открыл не то, что люди мучают и убивают других людей, — мы знали это и так; он открыл, что люди готовы делать это без всякой агрессивности. Милграм ясно показал, что убийство не связано с гневом: ведь его испытуемые гнева не испытывали, это были спокойные добропорядочные граждане, выращивающие флоксы и качающие в колыбелях своих малышей.
Милграм был социальным психологом, и это означало, что он должен был интерпретировать свои открытия применительно к определенной ситуации, что является краеугольным камнем социальной психологии. Для этой области науки личность — то, кем вы являетесь — значит меньше, чем ваше место — то, где вы находитесь, — и Милграм утверждал, что он показал, как любой нормальный человек может стать убийцей, если окажется в таком месте, где требуется совершить убийство. Он использовал свои эксперименты (более жесткие или более мягкие в разные годы) для того, чтобы объяснить отталкивающее поведение военных во Вьетнаме, в нацистской Германии; его работы неразрывно связаны с тезисом о банальности зла, высказанным Ханной Арендт[18], с дисциплинированным бюрократом Эйхманом[19], слепо выполнявшим приказы под влиянием внешних сил. Теперь, спустя много лет после экспериментов Милграма, социальные психологи все еще твердят, что значение имеет контекст, а не психика.
Ли Росс, соавтор книги «Личность и ситуация: перспективы социальной психологии», пишет: «Я не сказал бы, что не существует устойчивых черт характера человека, вносящих свой вклад в моральное или аморальное поведение, но их существенно перевешивают обстоятельства: где человек находится, в какое время, с кем». Другими словами, Росс и его коллеги утверждают, что наше поведение — не столько результат устойчивого набора внутренних предпочтений и убеждений, сколько следствие внешних воздействий, меняющихся, как ветер или погода.
Милграм в целом разделял такой взгляд на мир, но если присмотреться, появляются свидетельства того, что полностью уверен он не был. Например, раз уж за все (или почти все) ответственна ситуация, зачем он после каждого сеанса проводил личностное тестирование? Почему он собирал данные об образовании, религиозной ориентации, военной службе и половой принадлежности испытуемых? Почему позднее, будучи профессором Сити-колледжа в Нью-Йорке, он предложил молодой Шарон Пресли в качестве темы докторской диссертации исследование индивидуальных личностных черт нонконформистов? Должно быть, этот предмет его интересовал…
Вскоре после первого эксперимента Милграм и Элмс начали поиск личностных характеристик, коррелирующих с повиновением и непокорностью. Они провели обследование своих испытуемых, пытаясь обнаружить в их жизни и психике указания на то, что они делали и почему. Однако такие исследования, понимаете ли, — запретная область для социальной психологии. Росс фыркает: «Это личностная ерунда, и мы этим не занимаемся. И Милграм не занимался». А вот и нет: вместе с Элмсом он изучал отдельных людей и написал о них несколько статей. Он наверняка делал это потому, что знал: ситуация не является всеобъемлющим объясняющим фактором. Ведь послушайте: будь это так, будь ситуация исчерпывающей и все определяющей, Милграм получил бы стопроцентное повиновение! Однако результат оказался иным, и тридцать пять процентов испытуемых проявили непокорность. Почему? Почему? Ни один социальный психолог на этот вопрос ответить не может. Именно в этой критической точке социальная психология отказывает. Она может объяснить вам групповое поведение, но молчит о людях, которые говорят «нет», о тех экзотических побегах, которые вырастают на общей грядке и превращаются в непохожие на других растения. Если продолжить эту метафору, Милграм получил урожай, на тридцать пять процентов состоявший из гибридов — и дело было не в почве, а в семенах.
В середине 1960-х годов Милграм и Элмс пригласили тех же испытуемых в свою лабораторию и предложили им батарею личностных тестов. Один из них назывался Миннесотский многофазовый личностный опросник, другой — тест тематической апперцепции. Элмс интенсивно проводил интервью наедине с испытуемыми, расспрашивая и послушных, и непокорных о детстве, отношениях с родителями, самых ранних воспоминаниях. Выяснить удалось очень немного.
— Католики были более послушны, чем евреи, — говорит мне Элмс. — Это мы точно выявили. И чем дольше человек находился на военной службе, тем послушнее он оказывался. Мы также нашли, что испытуемые, у которых результаты по шкале социальной ответственности опросника были выше, проявляли больше готовности выполнять приказы, — вздыхает Элмс, — но ведь эта шкала измеряет не только уважение к социальным и этическим ценностям, но и тенденцию к проявлению покладистости и соглашательства. Так что же нам удалось узнать? Тестирование с равной вероятностью могло выявить и послушание, и непокорность.
Милграму и Элмсу оказалось очень трудно найти какие-либо постоянные качества личности, отличающие покладистых от непокорных. По их данным, первые сообщали о более тесных отношениях с отцами, чем вторые; в детстве послушных обычно шлепали или вовсе не наказывали, в то время как непослушные получали порку или лишались обеда. Несколько больше людей, склонных к подчинению, служили в армии и сообщали о том, что им приходилось стрелять в людей; непокорные это отрицали.
Что вы можете почерпнуть из этой информации? Не так уж много. Непослушного порют, послушного шлепают. У готовых подчиняться отношения с отцами более тесные, чем у бунтарей. Непокорные имеют высокие баллы по шкале социальной ответственности, которая, впрочем, измеряет и покладистость. То ли опросник врет, то ли у тех и других испытуемых личности настолько сложны, что переплетающиеся тенденции невозможно распутать…
Ну а мне распутать этот клубок очень хочется. Я хорошо помню, как в первый раз услышала об эксперименте Милграма. Я училась тогда в университете Брандейса. Мы в прекрасный майский день сидели на лужайке под цветущими вишнями, ронявшими нежно-розовые прозрачные лепестки. Занятия проводились на воздухе, и профессор социологии говорил: «Вот так они все нажимали и нажимали на кнопки». Я ощутила озноб, потому что узнала ситуацию. Интуитивно я немедленно поняла, что подчинилась бы экспериментатору — уж такая я всегда была послушная девочка. Я прекрасно могла понять, как оказываешься связанной ситуацией, как лишаешься собственного взгляда, собственного разума, становишься пустышкой и только повинуешься, повинуешься… потому что кто вообще ты такая? Я помню, как смотрела на свои руки тогда на лужайке под роняющими лепестки вишнями. Мои руки точно такие же, как и ваши, с теми же линиями жизни на ладонях, и я говорила себе: «Что мне нужно иметь внутри, чтобы не подчиняться?» Я была тогда тощей угловатой девчонкой с сияющими глазами, я делала все от меня зависящее, чтобы понравиться окружающим. Я всегда так себя веду. Вот я и хотела узнать, что мне нужно для того, чтобы измениться, повзрослеть, стать тем экзотическим побегом, который отличается от других растений на грядке. Нет. «Нет» — такое простое слово, и как же трудно заставить свои губы его произнести…
С тех пор прошли годы, но и сегодня я все еще хочу узнать об этом. Элмс говорит мне по телефону:
— Мы не нашли явно выраженных личностных черт ни у послушных, ни у непокорных. И я спрашиваю:
— А нет ли кого-то из участников эксперимента Милграма, с кем я могла бы поговорить? Ведь кто-то из них еще жив? — Архивы засекречены до 2075 года, — отвечает Элмс. — Имена — это конфиденциальная информация.
Может быть, я и послушная, но это не мешает мне быть настырной. Я звоню одному человеку, другому, они выводят меня на третьего, потом четвертого… Так проходят недели. Я разговариваю со священниками, с раввинами, с учениками Милграма. Пока идут эти поиски, в какой-то газете — не помню какой — мне попадается сообщение о том, что один из испытуемых Милграма, проявивший непокорность, оказался во Вьетнаме и отказался стрелять. Я представила себе этого человека, которому сейчас лет шестьдесят-семьдесят, живущего в скромном чистеньком домике с горшками базилика на крыльце. Мне нужно было его найти.
