Игорь Калинаускас - Жить надо!

Может, это кощунственно для некоторых прозвучит, но я всю сознательную жизнь призываю к тому, что кушать надо. Сколько я слышал язвительных реплик по этому поводу: проповедь, так сказать, эпикурейства и прочее…

Наша истинная жизнь прячется за ширмой псевдорелигиозности, в псевдомистицизме. Наше спасение в том, чтобы от того места, где мы находимся, найти пути к бытию, к жизни, к страсти… Без этого мы не спасем своих детей, своих внуков. Без этого мы не спасем, не возродим изнасилованную нами природу, и никакие дачные участки не помогут. Без этого мы не избавимся от фундаментальной основы нашей лжи.

Я очень люблю Порфирия Корнеевича Иванова, его жизнь, его как человека. И для меня Порфирий Корнеевич есть воплощение – редчайший случай в нашем мире – воплощение полноты бытийного начала. Я представляю этого замечательного человека босым на снегу, разговаривающего с гитлеровским генералом. И я понимаю, чем дальше, тем больше, то изумление, которое он вызвал, изумление такой величины, что его даже не тронули. Потому что этого уже давно нет. Покажите мне последователя Порфирия Корнеевича, который бы хоть как-то приблизился к нему в этой приобщенности к бытию. Ни одного еще не видел, хотя знаю их человек тридцать-сорок. Они такие же, как все.

Что такое сегодняшняя диета, как не плохо замаскированная аскеза, умерщвление плоти своей? Что такое сегодняшние болезни? В большей своей части – умерщвление плоти своей. Что такое культ футбола? Все останавливается, все, телевидение транслирует исключительно футбол, по всему миру. Что это? Господа, что за событие – футбольный матч? Что такое спортсмен? Что такое стриптиз? Что такое порнография? Все это плоды хилого сознания, которое никак не может понять, почему оно хилое. Плесень на теле природы. Агрессивная плесень. Превращающая в плесень все живое вокруг себя.

Разум – это союз духа и плоти, если говорить строго. Это условие для бесконечной реализации каждой правды – правды бытия и правды смысла. А мы все время пытаемся найти лик в пустоте. Мы все время забываем великую восточную мудрость, что родиться в человеческом теле – огромная удача! Ибо благодаря телу дух приобщен к природе, к бытию.

Да, конечно, стихия, страсть может разнести все в щепки. Но и дух бесплотный, превратившийся в умозрение, способен уничтожить все живое, ибо что ему плоть? Противник, и все. И мы не вывернемся, никоим образом, пытаясь найти одно вместо двух. Пока не услышим таких людей, как Флоренский, пока не переживем необходимость соединения в себе бесконечных этих двух правд, не обретем полноты.

Следуя дальше за Флоренским как за религиозным мыслителем, можно прийти к такому выводу: дойдя до предела бытия, мы поймем, что предел бытия – это истина, и только дойдя до предела истины, мы поймем, что предел истины – это бытие. И тогда нам откроется Бог. И тогда мы поймем, что Микеланджело что-то про это знал. Тогда мы сможем прикоснуться к росписям Сикстинской капеллы. Ибо там бытие и смысл находят свое отражение в единстве.

Мы немножко перепутали еще в XI веке. А уж в XVII совсем запутались. Мы перепутали страх перед невежеством, которое, конечно, ужасно, со страхом перед жизнью. И под видом борьбы с невежеством заодно занялись борьбой с жизнью. А когда мощи нет – остаются мощи в качестве идеала человеческого тела. Но никто не задумывался над тем, что происходит с этим самым «мыслю», когда оно помещено в мощи.

Пытаясь вспомнить наиболее идеальное воплощение святости, кого мы называем? Франциска Ассизского, у которого птицы на плечах сидели, животные к нему приходили. Серафима Саровского, Сергия Радонежского, которые жили в лесу и не испытывали никаких проблем с якобы враждебным окружением, медведи к ним приходили, лани, и все замечательно получалось. Я еще раз напоминаю: в Киеве сходите в Софию, посмотрите на первоначальные росписи, сравните с тем, что сейчас. Была ведь эта полнота. Было ощущение необходимости одномоментного сосуществования и взаимного бесконечного развития двух начал – бытия и смысла.

Последний всплеск этого единства – эпоха Возрождения, когда идея духа соединилась с античной идеей бытия. Произошла встреча христианства и античности. Получилось Возрождение. А потом опять страшно стало. И я думаю, что сегодня мы как бы в преддверии своего Возрождения, своего возвращения к полноте бытия. Своего понимания единства двух великих правд – бытия и смысла. Потому что если не это, то смерть: Чернобыль, Аральское море…

От действительного духа до того, что мы теперь этим называем, – большая дистанция. Душок такой от нашего духа остался. При этом становится более или менее ясным одно удивительное противоречие: казалось бы, человек, человечество становится все более сильным, все более знающим, все более могущим, а в действительности – все более слабым. Страх заменил радость бытия. А страх и ложь – близнецы-братья, кто более матери истории ценен? Мы говорим страх – тут же возникает ложь. Мы говорим ложь – тут же возникает страх.

Осознать это трудно, а уж реализовать-то – тем более. Я не думаю, что мы в течение жизни одного поколения сумеем сделать сколько-нибудь значительный шаг в эту сторону, в смысле реализации двух правд.

Но думается мне, что в течение жизни нашего поколения, тех, кто сейчас живет, можно сделать значительный шаг в сторону осознавания. Прежде всего собственными усилиями приблизиться в своей обыденной жизни к равноправному присутствию обеих этих правд.

Поначалу, конечно, очень страшно. Такая попытка влечет за собой фундаментальное переустройство всей повседневной жизни, пересмотр отношения к жизни и к себе самому. Но беру на себя смелость сказать, что это главный духовный подвиг нашего времени. Вот я мысленно ставлю рядом Флоренского и своего Мастера. Один – православный священник, мыслитель, ученый, утонченный красавец, «византиец», как его поругивали внутри церкви. Другой – суфийский Мастер, в своих смешных – для европейского человека – формах, со своей игрой в незнание русского языка, со своими акцентами и суфийской традицией использовать снижение до упора. Один на своем утонченном, рафинированном, глубоко философском языке формулирует эту великую правду о человеке, о том, что человек – это две правды: правда бытия и правда смысла. А другой, пустив чашу по кругу, смеясь, говорит, когда его спрашивают: «Что самое главное?» – «Жить надо». И они из одного места и говорят об одном.

В чем, на мой взгляд, красота духовного сообщества? В том, что это социально-психологический мир, в котором встречаются, дружат, и понимают, и любят друг друга представители самых разнообразных социально-психологических миров, народов, эпох, мест. И это лучшее доказательство того, что у человечества есть возможность построить метамир, мир, который без напряжения включает в себя все остальные миры. Во всяком случае, бо2льшую часть человеческих миров.

Духовное общество может это сделать – ведь в нем во все времена сохранялось знание о двух правдах человеческого существа. Знание о необходимости предельного развития бытия и предельного развития смысла. Знание о том, что дух и плоть есть неотъемлемые, хоть и противоречивые, сущности человека, человеческой жизни. И потому там или совсем нет, или почти нет лжи. И почти нет – а в высших реализациях совсем нет – страха.

Мы выше говорили о Матери нашей. А теперь так получается, что беседуем об Отце. Как известно, любовь матери безусловна, любовь отца – это завет, это смысл, с которым нам дальше жить. Завет этот таков: бытие и смысл, истина и страсть неразрывны. Это то, что объединяет образ человека, в котором они соединены, и образ человечества, в котором они соединены. Это и есть лик Отца нашего.

Это суровый лик, суровый с нашей точки зрения. Ибо представьте себе, какой целостностью, тотальностью надо обладать, чтобы дать через себя бесконечно и одновременно реализоваться этим двум великим правдам – правде бытия и правде смысла. Какой мощью и какой мудростью надо исполниться… Чем-то, нам еще не известным, о чем мы с вами пока только начинаем задумываться. Но уже сегодня мы в начале нашего пути, сложного пути к Отцу.

Мы выросли в мире, в котором нет ни веры в ее полноте, ни любви в ее полноте. Но уцелела надежда – правда, еле-еле теплится. И поэтому нам трудно этого – синтеза этих двух составляющих – даже захотеть по-настоящему, а достичь – тем более. Но все равно это есть у нас как потенция, ибо мы – люди.

Мы – человеческие существа, мы ведь содержим в себе и смысл, и бытие, и веру, и любовь. Они есть в нас независимо от чьего-то желания, и уничтожить их можно только вместе с человеком.

Если цель – духовность, то как увлечь этим молодежь, ведь это для нас и для них гораздо сложнее, чем просто жить как сложится, как пойдет, упрощенчество стало образом жизни. Я не думаю, что духовность – это цель. Цель, движение к цели, любой принцип движения к цели подразумевает волевое усилие, подразумевает целевое бытие, то есть подчинение всех обстоятельств в жизни достижению цели. Я не думаю, что духовность есть в этом смысле цель, которую можно достичь путем волевых усилий. Я думаю, что духовность – это прежде всего переживание, порождающее поиск, устремленность к такому смыслу жизни, который позволил бы мне обнаружить непреходящий смысл в моей личной, персональной, единственной, уникальной жизни.